— Дракон — общее достояние, — решил я милостиво. — Это как недра… воздушные недра. А ты, Гунтер, распорядись… как надо. Ты у нас хозяйственный.
Потом я феодальим оком наблюдал, как прибыла телега, на нее погрузили все, что срезали с дракона. Оказалось столько, что все не влезло, Гунтер велел послать еще за одной.
Я поморщился, сказал нетерпеливо:
— Оставь человека, а мы, пожалуй, вернемся. Что-то у меня руки дрожат, а ноги так и вовсе подкашиваются… Знаю, что надо держаться орлом, но что-то мне совсем хреново.
Он с тревогой посмотрел в мое лицо. Мне показалось, что в темных блестящих глазах промелькнуло облегчение.
— Да, ваши милость, я уж подумал, как это вы держитесь… Даже для паладина чересчур. Надо возвращаться.
Я почти не помнил, как добрались, по дороге впадал в забытье, по мосту и в ворота въехал, поддерживаемый сзади, иначе свалился бы в клубящийся внизу туман, еще мелькнуло испуганное лицо Фриды, служанки. Дальше в памяти провал, а очнулся от затяжного обморока только утром.
На мне толстое меховое одеяло, и еще я ощутил, выныривая из сна, что меня сзади обхватывают горячие женские руки, и еще прижимается горячее и очень мягкое женское тело. Несмотря на теплое одеяло и это горячее тело, я все еще чувствовал не то, чтобы озноб, но и не жарко, хотя за окном солнечный день середины июля.
Медленно повернувшись, я увидел серьезное и немножко испуганное лицо Фриды.
— Ваша милость, — прошелестела она, — вы простите, что я взяла на себя такую смелость… Но господин Гунтер велел, когда вам было совсем плохо…
Она смущалась, натягивала на грудь край одеяла. Плечи ее, округлые и нежные, как у чеховской Душечки, полны чистоты и невинности. Кожа кажется такой тонкой, что, если проглотит маслину, я увижу, как двигается по горлу темный комок.
— Насколько плохо? — спросил я, закашлялся, в горле как продрали наждаком, голос звучит, будто пытаюсь дуть в найденную при раскопках Вавилона трубу. — Я хоть не обгадился?
— Нет-нет, — заверила она поспешно, но что-то в ее глазах подсказало, что лучше эту тему оставить, чтобы не докопаться до опровержения. — Вам было только холодно, очень холодно. Я знаю, что, когда холодно очень-очень, сердце перестанет биться… Господин Гунтер…
— А он откуда знает?
Она потупила глазки.
— Простите, ваша милость, но он так беспокоился, что готов был всех порубить в замке…
— За что?
— Он… он знает, что среди челяди есть такие, кто знает немножко больше… других. Вот и орал, что если сэру Ричарду не помогут, если вы вдруг умрете, то он своими руками перебьет всех…
— Гунтер?
— Да, ваша милость.
Я покосился на ее раскрасневшееся личико, подавил импульс разрешить называть меня просто по имени, это будет крахом феодализма в отдельно взятом регионе, сказал с неловкостью:
— Похоже, я в самом деле завоевываю электорат.
— Кого, ваша милость?
Она все натягивала одеяло до подбородка, наши тела уже не соприкасаются, но я чувствую жар ее юного сочного тела.
— У тебя температура, как у ворон? — спросил я. — В смысле как у пернатых?… Наверное, это как-то связано с некоторыми особенностями, о которых говорил Гунтер.
Мелькнула мысль, что при повышенной температуре ускоряется и метаболизм, а это и ускоренное старение, что так страшит женщин, но, с другой стороны, хоть и укороченная жизнь, зато яркая, наполненная приключениями, полетами на шабаш, Вальпургиевыми ночами, жаром языческих страстей…
Я вздохнул, выбрался из-под одеяла. Фрида стыдливо закрыла глаза и даже отвернулась. Румянец расползся по щеке вниз по шее и даже покрыл тонкие, красиво вылепленные ключицы. Вряд ли видит через опущенные веки, но наверняка помнит, как именно разогревала, как потом разогревались оба, как только еще одеяло не задымилось, хотя серой вроде бы попахивает…
Пока я одевался, повернувшись к ней спиной, услышал едва слышный шелест, волосы колыхнулись от движения воздуха, Фрида торопится набросить на себя длинное платье, это быстро, нижнего белья в это время еще не знают, трусики придумают через много столетий…
Во дворе привычные окрики Ульмана, но лучники, как я заметил, уже другие. Тех, кто наловчился стрелять быстро и точно, с утра отправили на постой в пограничную деревню Куманг. Силами крестьян и двух умелых каменщиков в спешном порядке восстанавливают сторожевую башню. Не бог весть какая защита, но пока нападающие будут выбивать забаррикадированные двери, лучники перебьют половину, если не всех. А там из замка прибудет помощь, как только увидим сигнальный огонь на башне.