Ричард Длинные Руки – конунг, Стр. 160

– Если срежем малость, у нас реальный шанс догнать их сегодня. А иначе придется ночевать, вон солнце идет к закату.

Торкилстон, еще сильнее морщась, проговорил стонуще:

– Нет, лучше прямо.

– Ордоньес?

Ордоньес удивился:

– Ваше светлость, вы должны принимать решения сами, а не спрашивать наши советы! Мало ли что мы хотим.

– А может, – ответил я, – мне нужно знать ваше мнение, чтобы поступить наоборот?.. Ладно, пошли.

Мы постоянно перешагивали через обломки малых колонн, обходили большие, изъеденные временем так, что уже походят на окаменевшие чудовища. Ноги то скользили по уцелевшим мраморным плитам, отполированным до блеска, то спотыкались о торчащие остатки некогда прекрасных статуй, это угадывается по уцелевшим обломкам, а я, как Кювье, способен по сохранившемуся пальцу понять красоту и величие скульптуры.

Ордоньес шагает достаточно бодро, хотя уже облачился в кирасу и даже надел железный шлем, еще раньше нацепил на руки и ноги стальные защитные пластины, а вот сэр Торкилстон постанывает, шатается, лицо стало бледным.

Я хотел поинтересоваться, не заболел ли, как вдруг совсем неподалеку раздался глубокий вздох, словно зевнула гора, земля дрогнула, за соседним гребнем чувствуется движение, будто некое чудовище размером с дворец устраивается в норе.

Ордоньес первым взбежал, крадучись, присел, я видел, как он вздрогнул и пригнул голову. Не дожидаясь сигнала от него, я быстро подобрался к нему, осторожно выглянул.

Совсем близко, в полусотне шагов, блаженно дремлет, опустив тяжелые веки и подложив голову на прогретый солнцем песок, самый исполинский дракон, каких я только видел. Массивный, покрытый толстой костяной броней, крылья стянуты горбом на спину, голова размером с тушу быка, но кажется маленькой в сравнении с собственным туловищем.

– Вот это ящерица, – прошептал Ордоньес, – я таких даже над морем не видел…

– Понятно, – сказал я нервно, – почему след ушел так резко в сторону. Если он проснется и поднимет голову, а шея у него длиннее, чем ствол дерева, то увидит все вокруг, как ни прячься…

Ордоньес помахал рукой, Торкилстон, сильно хромая и пошатываясь, приблизился к нам, бледный и со страдальческими глазами.

Я указал за камни.

– Посмотрите, какой красавец нежится на солнышке. Все звери любят вот так поваляться…

Торкилстон посмотрел, поморщился и отодвинулся.

– Ну что, – спросил я шепотом, – что скажете? Как вам дракон?

Он огрызнулся:

– Какой, к черту, дракон?.. Вы мудрый человек, оказывается, сэр Ричард!

– Я такой, – согласился я несколько настороженно, – только сейчас уразумели?

– Только сейчас, – ответил он стонущим голосом. – А я тогда, дурак, согласился на те модные сапоги с узкими носками!..

– Ага, – сказал я несколько обалдело, – ну да, это я по великой мудрости отказался, а как же, ну да. Потерпите чуть, потом можно босиком…

Он прошипел оскорбленно:

– Рыцарь и – босиком? Сэр Ричард!

Я выставил перед собой ладони.

– Это во мне провякало милосердие, сэр Торкилстон. Не обращайте внимания, как мы, мужчины, вообще-то и не обращаем. Оно приходит с возрастом, а мы пока только за справедливость! И в задницу всякое милосердие, сострадание, сочувствие, политкорректность…

Он переспросил с недоумением:

– А что такое… политкорректность?

– Так называется страх, – объяснил я, – получить в морду, чуть-чуть прикрытый рассуждениями о гуманизме и братстве.

Потихоньку отползли, а потом еще с полмили шли, пригибаясь и разговаривая шепотом, пока Ордоньес, что теперь шел впереди, не вскрикнул обеспокоенно.

Остатки малого храма, вот даже плита жертвенного камня, дальше провал, словно по земле провели исполинским плугом, выворачивая пласты земли, способные накрыть дома, там груды отесанных камней, а здесь все залито кровью, и… трупы трех гигантских медведей, если медведи могут быть такой величины. Даже полярные выглядели бы рядом медвежатами.

Двое убиты острой сталью, на третьем не осталось шерсти, а шкура сожжена так, что кое-где обуглилась. Ордоньес сразу же поковырял ножом, пахнет жареным мясом, в трещине обнажилась испеченная плоть.

Торкилстон с недоверием смотрел, как соратник вырезает сочный кус, наконец обнажил меч, оба вырубили по куску и сразу же зачавкали, а Торкилстон, не переставая жевать, встал на четвереньки и пошел так, рассматривая следы.

Я сказал брезгливо:

– Вы что, голодные?