– Да, но она все равно пойдет – наврет им что–нибудь. И ты можешь сделать то же самое.
– Не пройдет, – вздохнула я. – Они до сих пор сердятся из–за моих оценок по немецкому. Конечно, то, что я спасла президента, на них подействовало, и они немного смягчились, но все равно…
– Сэм, – нетерпеливо прервала меня Катрина. – Ты что, совсем ничего не понимаешь? Теперь наша жизнь может измениться. – Она огляделась по сторонам и, придвинувшись ближе, зашептала: – Мы больше не будем белыми воронами. Мы подружимся с компанией Люси. Сэм, ты что, не хочешь узнать, как это – быть Люси?
У меня просто не было слов.
– Кэт, я уже говорила тебе, что знаю, как это. Надо танцевать в дурацкой короткой юбочке на футбольном поле, врать родителям и разлеплять ресницы булавкой. – Я захлопнула дверцу шкафа и взглянула Катрине прямо в лицо. – Прости, я найду занятие поинтереснее.
– Найдешь, конечно. – Глаза Катрины наполнились слезами. – Ты–то найдешь, А каково мне, Сэм, подумай. Мной никогда никто не интересовался. А теперь у меня есть шанс доказать всем, что моя идиотская одежда здесь ни при чем. Что я нормальный человек. Как они. Прошу, не лишай меня этого шанса.
Прозвенел звонок, но я не двигалась с места.
– Катрина, – ошарашенно спросила я. – Тебе что, правда, важно, что они о тебе думают?
Катрина вытерла слезы рукавом.
– Да. Понятно? Да, Сэм, я трусиха. Мне не все равно, что говорят обо мне окружающие. Я не такая, как ты. Я же ничего не прошу, только не лишай меня…
– Ладно, – сказала я.
– Что? – выдохнула Катрина сквозь слезы.
– Ладно. – Мне больше ничего не оставалось. – Я пойду, раз это так важно для тебя.
Катрина покачала головой, не веря своему счастью.
– Правда, Сэм? Честное слово?
– Честное слово.
Катрина взвизгнула и бросилась мне на шею.
– Ты не пожалеешь, клянусь! Там же будет Джек!
И она убежала на биологию.
Вообще–то мне тоже надо было бежать: я опаздывала на немецкий. Но вместо этого я стояла как вкопанная и пыталась осознать, что сейчас произошло и какие последствия повлечет за собой мое решение дать шанс подруге.
В тот же день, по дороге к Сьюзен Бун, я продолжала размышлять на эту тему.
И не прерывалась до тех пор, пока не увидела, что лежало в классе на моем месте. Там был шлем, разрисованный маргаритками.
– Нравится? – улыбнулся Дэвид. У меня снова предательски екнуло сердце. Что это, влечение или буррито, съеденный на завтрак?
– Я решил, что это именно то, что тебе нужно. Ты же все время имеешь дело с безумными птицами и вооруженными людьми.
Нет, мне это решительно не нравилось. Стоило Дэвиду улыбнуться, как мое сердце начинало выделывать эти непонятные штучки.
Я надела шлем. Он был немного велик, но, принимая во внимание мою шевелюру, сидел довольно плотно.
– Спасибо, – поблагодарила я. Я и вправду была тронута, почти так же, как тогда, когда Дэвид вырезал на подоконнике мое имя.
Позже, когда Джо сел мне на плечо, – сегодня мы рисовали кусок сырой говядины, и надо было передать все оттенки красного – я даже не обратила на это внимания. Через пару минут ворон улетел, обиженно каркнув.
Все рассмеялись, и я снова заметила, что Дэвиду смех идет даже больше, чем улыбка. Дэвид производил впечатление… уверенного в себе человека, что ли. Человека, которому нипочем и сотня–другая Крис Парке.
Другого объяснения тому, что я сделала, у меня нет. Мы мыли кисти, и я, с трудом скрывая волнение, как можно небрежнее спросила:
– Дэвид, не хочешь пойти со мной в субботу на вечеринку?
Я думала, он откажется. Но он улыбнулся и сказал:
– Ну конечно, а почему бы и нет?
Вот десять вероятных причин, по которым я пригласила Дэвида на вечеринку Крис Паркс в субботу.
10. Временное помутнение рассудка из–за запаха краски.
9. Из чувства солидарности с Катриной, у которой, кажется, развился стокгольмский синдром (это когда жертва проникается нежностью к мучителю). Причем развился в такой острой форме, что она решила соврать родителям и пойти на сомнительную вечеринку с парнем, которого едва знала.
8. Из–за его глаз.
7. Из–за того, что он был таким милым тогда, в Белом доме. И достал мне гамбургер. И вырезал мое имя на подоконнике.
6. Из–за того, как мило он выглядел тогда в Белом доме со своими взъерошенными волосами.