Ричард де Амальфи, Стр. 111

Ульман приблизился по мановению моей феодальей длани, я поинтересовался задумчиво:

— А ты какого мнения об этом Харальде? Как думаешь, я с Харальдом не поспешил?

Ульман покачал головой:

— Иногда вы меня удивляете, сэр Ричард. Нет, вы меня постоянно удивляете. Как и других. Харальда знаю лет десять, если не больше. Превыше всего ценит честь и верность, потому и не отступился от прежнего хозяина, хотя при Одноглазом жилось бы лучше и власти бы больше… Одноглазый за семь лет прирастил земель, приумножил богатства, гарнизон стал вдвое больше, лучше обучен, вооружен… И все-таки Харальд остался верен тому, кому присягнул. А что вас беспокоит?

— Да так, — ответил я туманно, — некоторые аспекты современной жизни без экономических стимулов и юридически закрепленных договоров с подписями сторон на каждой странице. С подробным перечислением обязанностей. А так, признаю, намного проще: верность слову, верность сюзерену — и никаких толкований. Красота!

Он смотрел непонимающе, но и не старался вникнуть, я же сеньор, у меня свой язык, наконец кивнул с несколько обалделым видом:

— Да-да, сэр Ричард!

— Полагаешь, верно? — спросил я.

— Да, — заверил он и пояснил: — Вы же сеньор!

— Ну да, — согласился я, — раз сеньор, то это серьезно. Начальник дураком быть не может по определению.

Увидев нас разговаривающими, ревниво приблизился Гунтер. Я помахал ему дланью.

— Гунтер, ты не забыл? Хоть Харальд теперь и начальник стражи, но ты все равно старше!

Он смотрел непонимающе.

— В его замке?

— Замок мой, — напомнил я. — А ты — моя правая рука. Зигфрид хоть и знатнее, но не хозяйственник, а так бы ты стал моей второй правой рукой. Но что есть, то есть, надо работать с теми кадрами, что не разбежались за кордоны. Теперь у меня два замка, не знал? Отвечаешь за оба. Что непонятно или не знаешь о землях Одноглазого, спрашивай у Харальда или у кого хочешь. Вообще как можно быстрее сообщи везде, что власть переменилась, отныне подати платят мне… сразу же уменьши их на треть… или на четверть, чтобы ощутили и восславили, еще посмотри, как поставлена работа с одурманиванием трудовых масс религиозной пропагандой. Наши — это те, которые за Бога, запомнишь?.. А кто против — не наши. Но сразу ничего не предпринимай, а то вдруг ненаших больше, разбегутся, а это ж налогоплательщики!

Гунтер ехал молча, кивал, я даже не видел по его непроницаемому лицу, когда понимает меня, когда пропускает мимо ушей, когда понимает не так, ведь непонятности относит к особому языку благородных, да и Галантлар наверняка заговаривался, когда из рыцаря начал впадать в религиозные поиски, буддист хренов.

Однако, когда Гунтер начал ерзать в седле, поглядывать с вопросом в глазах, даже осторожненько кашлянул, я ощутил недоброе в чересчур деликатном для Гунтера звуке, одно дело — поперхнулся глотком вина, другое — вот такое интеллигентное покахикивание, тоже мне — диссидент.

— Если снова неприятности, — предупредил я, — лучше молчи! Удавлю.

— Вы сильный человек, — сказал Гунтер с одобрением. — Все сумеете…

Я поежился, хотел смолчать, но как-то помимо воли спросил:

— Что на этот раз?

Гунтер снова кашлянул, непривычно смущенный, прямо князь Мышкин, сказал медленно:

— У Одноглазого семь рыцарей в вассалах. Четверо были при нем, однощитовики, а трое — заможные, в собственных замках. Правда, замки — одно название, простые башни из бревнышек, а у одного вовсе из глины с соломой, но есть где приклонить голову, к тому же при каждом — по деревеньке в три или четыре хаты.

Я посмотрел с подозрением.

— Ну и что?

— Ваша милость…

— Сэр Ричард, — напомнил я.

— Ну, сэр Ричард…

— Не «ну», а сэр. Это крестьяне зовут меня вашей милостью, а ты уже рыцарь. Привыкай.

— Да какой из меня рыцарь… Словом, будет урон вашей чести, если вдруг вас не признают сюзереном.

Я подумал, переспросил в недоумении:

— А они должны признать?

— По праву как раз нет, — пояснил Гунтер. — Со смертью Одноглазого освобождены от присяги. Разве что захотят оставаться верными его жене?.. Сомневаюсь, не последние же дураки. Но вот если вы не заставите признать сюзереном себя, то это как бы урон…

Я поморщился.

— Как бы, словно, похоже… Пусть ликуют на свободе, я не стану одевать им новое ярмо. Человек должен выбирать по своей воле, под чье знамя встать. Как они сами, по натуре?