Ричард Длинные Руки – ландесфюрст, Стр. 86

– Тертуллиан, – сказал я как можно спокойнее, хоть и с бешено стучащим сердцем, – тут другое… ты вряд ли даже поймешь…

– Что? – вскричал он оскорбленно. – Я да не пойму?

Я развел руками.

– Погоди, не кричи и не метай молнии, сперва послушай, а потом бей. Понимаешь, борьба со страстями, подавление и усмирение… гм… весьма достойно.

– Ну спасибо, что похвалил!

– Тертуллиан, дай прохрюкать мои оправдания, что не оправдания вовсе, а объяснения…

Он прогрохотал:

– Объяснения?.. Какие могут быть объяснения, когда все как на ладони? Меня всего трясет от омерзения!..

– На ладони все смотрят на одно, – сказал я торопливо, – но видят разное.

– Как это может быть?

– Тертуллиан, – сказал я самым искренним и чистым от греха голосом, – я преклоняюсь перед святым Антонием, что устоял перед всеми соблазнами. Мне бы его стойкость!.. Однако есть и другой путь…

Он проревел:

– Какой?

Я начал объяснять, как мне казалось, достойно, но все равно это прозвучало как жалкий лепет:

– Не бороться с этими жуткими соблазнами… но и не поддаваться им.

– Что? – повторил он грозно. – Это как? Ты что, не в этом греховном теле живешь? А оно будет постоянно требовать от тебя греха и порока!

– Тертуллиан, – проговорил я, заранее морщась от взрыва гнева, что обязательно последует. – Оно будет требовать, ты прав, ну и хрен с ним!.. Я даже бороться не буду с этими мелкими страстями! Это даже не страсти, а так, плотские желания. Ишь, честь им оказывать, бороться с ними! Я человек, я должен быть выше!.. Я к тому подвожу, что можно не бороться с пороком, но и не погрязать в его пучине. Просто идти мимо тех, кто предается ему, и мимо тех, кто яростно борется с ним. А вот так… ну… поимел служанку по дороге из кабинета к спальне и… довольно. Эта вот, что тебя так возмутила, всего лишь плоть, ничего больше. Низкий голос первородного Змея умолк, я не трачу силы на борьбу и занимаюсь делом. Высоким! Ты же видишь, я чист от мыслей о грехе, я рассчитываю, во сколько обойдется перевозка руды и во сколько – готовых слитков…

Он фыркнул.

– Чист? Так не бывает!

– Почему?

– Коготок увяз, – сказал он зло, – всей птичке пропасть!.. У порока такое свойство – затягивать.

Я покачал головой.

– Тертуллиан, я тебя очень уважаю, но я… гм… христианин несколько другой культуры. Другого уровня, точнее. Ты все еще впечатлен развратом Древнего Рима, когда даже императоры погрязали в гнуснейших оргиях и ничего другого в жизни не искали и не хотели!.. Но сейчас в наших душах уже не искры божественного огня, который вдохнул Господь, а пылающее пламя, разгоревшееся из тех искр! Его не загасить, понимаешь? Потому мы не боремся с похотью, мы просто не придаем ей такого большого значения, как… ну, как святые аскеты и подвижники! Она не заслуживают внимания, я имею в виду плотские наслаждения. Как уже сказал, идем мимо и дальше, в пучине не погрязаем, потому что поиметь служанку, повариху или белошвейку между делом – это не порок, как и выпить чашу вина на праздник. Порок – это когда оргии, когда пьешь не по праздникам, а каждый день и не по одной чаше… Тертуллиан, сейчас эти простенькие чувственные наслаждения интересуют меня еще меньше, чем когда мне было шестнадцать лет. Тогда – да, а теперь – нет.

Он выглядел разъяренным, но, надо отдать должное, не заорал, только вспыхнул яростным огнем, я буквально видел, как он пытается понять этот путь, что выглядит нелепым, невозможным, но именно благодаря ему я так и не стал полностью черным и слугой Тьмы, хотя другого давно бы поглотило, а еще утверждаю такое неслыханное, что в моем далеком королевстве вообще избрали этот путь…

– Что-то не складывается, – проворчал он грозно, – слишком мала вероятность удержаться на этой грани!

– Да, – признал я, – зато каков выигрыш! Либо яростно бороться с похотью и чревоугодием, как наши прославленные аскеты и подвижники, отдавая этой борьбе все силы и все время, либо снизить привлекательность греха настолько, что и грешить не очень-то и захочется. А то, что случается, это и не грех, а так… удовлетворение естественных нужд, после которых человек сразу же занимается делом и ни о каком дальнейшем разврате и не думает. И не потому не думает, что превозмогает себя, а просто чего о такой чепухе, такой мелочи думать?

Он молчал, полыхая так яростно, что вот-вот начнут плавиться камни, но я не чувствовал жара.

– И что, – прогремел он, как из быстро уходящей грозовой тучи, – такое возможно?