Я удивился:
– Почему?
– Очень серьезно относится к своей работе, – объяснил граф. – Безопасность во времена герцога Хорнельдона была на нем. Он просто помешан на охране! Гордился, что даже лист с дерева в окрестных лесах не упадет без его разрешения. А теперь вы все делаете так, будто его и нет вовсе.
Я кивнул:
– Признаю, мой промах. Постараюсь в следующий раз как-то возместить и не влезать в его порядки.
Барон заметил осторожно:
– Он сейчас на воротах, смотрит сверху. Нас заметит и наверняка пошлет кого-то проследить… Дескать, если помощь понадобится, пришлет. Если не хотите, чтобы он знал о вашей тайной вылазке, его как-то бы отвлечь…
Я подумал, поинтересовался:
– В Альтенбаумбурге художники есть?
Он ответил с недоумением:
– Пока только один…
– Зовите, – сказал я решительно.
– Но… при чем здесь художник? Да и не так уж он хорош…
Я объяснил:
– Нет на свете человека, который бы отказался позировать художнику. Он может быть стар, болен, нехорош собой, у него только что увели жену и украли любимую собаку, он может ощущать бремя ответственности перед нацией, а нация, в свою очередь, – переживать тяжелейший период своей истории – и тем не менее все эти доводы не помешают, не колеблясь, дать художнику согласие рисовать его портрет.
Граф вызвал двух слуг и пустил на поиски живописца, я повернулся к донжону, но тут из-под навеса слуги выкатили повозку, настолько праздничную и украшенную накладками из серебра и золота, что вокруг нее словно стало светлее и радостнее. Шелковая занавеска на окошке на этот раз из невинно-голубой стала пурпурной, интересно, нет ли в этом некого символа, сигнала, который понимают все, кроме меня…
Возница вытащил из-за пояса кнут, деловито пнул по колесу, явно что-то ритуальное, полез на козлы, с виду уже почти кучер. Слуги принесли скамеечку с двумя ступеньками и, повернувшись, застыли в почтительных позах.
Дверь распахнулись, я понял, что смыться не успеваю, заулыбался широко и пошел навстречу леди Эмили, на ходу делая рукой широкий жест, словно срываю широкополую шляпу и красиво эдак помахиваю ею перед собой.
– Леди Эмили!.. Вы погостили всего сутки?
Она благосклонно улыбалась, точно и безошибочно отыскав грань, чтоб улыбка была не покровительственной, я же сюзерен, а она мой вассал, но в то же время сейчас она просто очаровательная женщина, а я ого-го какой еще мужчина…
– Ваша светлость, – пропела она и присела в низком поклоне, я тут же уставился на ее пышные округлости, такие нежные и сочные, так вообще-то надо, чтоб не обидеть, и в другое время я бы в самом деле смотрел без всякого «так надо», – вы сама любезность! Я была бы счастлива задержаться дольше, ведь у вас вассалы гостят месяцами, однако…
– Долг зовет? – спросил я понимающе.
Она поднялась, глаза стали серьезными.
– Да, ваша светлость. Уже и так пошли слухи, что у меня могут отобрать мои земли. А если я задержусь…
– Нигде не задерживайтесь, – посоветовал я. – Если будут какие-то трудности, обращайтесь. Пусть все знают, что я поддерживаю вас не как фаворитку какую-то… сегодня одна, завтра другая… а как надежного работника! Это для меня важнее.
Она поклонилась, я подал ей руку и помог подняться в повозку, что когда-то превратится в карету. Возница, который тоже когда-то станет кучером, взмахнул кнутом. Леди Эмили улыбнулась мне из окошка как можно более очаровательно, и карета сдвинулась с места.
Я проводил взглядом, как кони набирают скорость, следом несколько хорошо вооруженных конных воинов сопровождения, и вернулся в донжон, где с веранды во все глаза рассматривал снующую внизу челядь. Если правильно понимаю расклад, у Кемпбелла вполне могут быть помощники…
Я напрягал зрение так, что трещит в висках, сосредоточившись и стараясь увидеть среди челядинцев таких же, как Кемпбелл. Все люди как люди, ни в одном ничего странного, и лишь когда уже то ли отчаялся, то ли вздохнул с облегчением, увидел, как вдали прошел один из заготавливающих дрова для кухни и каминов. Хвоста нет, однако отчетливо просматривается полупрозрачный темный балахон с надвинутым на глаза капюшоном.
Яркий солнечный день, все обычно, реально, этот челядин вроде бы ничуть не отличается от других. Из одежды только распахнутая на груди рубаха, холщовые штаны, подвязанные веревкой, растоптанные башмаки. Но стоит посмотреть иначе, и вот он уже в темном балахоне и с капюшоном на лице…