Брайтонский леденец

– А где Тилли? – спросил Малыш.

– Больше здесь не служит.

– Скажи Друитту, что пришел Пинки.

– Он никого не принимает, – возразила девушка, – ведь сегодня воскресенье.

– Меня-то он примет. – Малыш прошел через переднюю, открыл дверь и уселся в комнате, где вдоль стен стояли стеллажи с делами; он знал, куда идти. – Ну ступай. Скажи ему. Он, конечно, спит, так разбуди его.

– Вы здесь как будто дома, – заметила девушка.

– Так оно и есть.

Он знал, что содержится в этих папках с надписями «Король против Иннса», «Король против Т.Коллинза», – все это была лишь видимость. Мимо прогромыхал поезд, и на полках задрожали пустые папки; окно было только чуть-чуть приоткрыто, но из соседней квартиры доносились звуки радио – шла передача из Люксембурга.

– Закрой окно, – приказал он.

Она покорно выполнила приказание. Но это ничего не изменило, стены были такие тонкие, что можно было слышать, как за полками, точно крыса, возится сосед.

– Эта музыка всегда так играет? – спросил он.

– Или музыка, или разговоры, – ответила она.

– Чего ты дожидаешься? Пойди и разбуди его.

– Он не велел. У него плохо с желудком.

Комната опять задрожала, а музыка продолжала завывать сквозь стенку.

– Это у него всегда бывает после обеда. Пойди и разбуди его.

– Но ведь сегодня воскресенье.

– Давай поторапливайся, – сказал он мрачно и угрожающе.

Она хлопнула дверью так, что отлетел кусочек штукатурки.

В подвале, как раз под его ногами, кто-то двигал мебель. «Супруга», – подумал он. Загудел паровоз, и густое облако дыма расстелилось по улице. Над его головой послышался голос Друитта – звук в этом доме распространялся повсюду. Затем раздались шаги над потолком и по лестнице.

Когда дверь отворилась, на лице Друитта уже была улыбка.

– Что привело сюда нашего юного кавалера?

– Просто хотел повидать вас, – ответил Малыш, – узнать, как вы поживаете. – Приступ боли согнал улыбку с лица Друитта. – Вам надо быть осторожнее с едой, – посоветовал Малыш.

– Ничего не помогает, – пожаловался Друитт.

– Слишком много пьете.

– Ешь, пей, ибо завтра… – Друитт схватился за живот рукой.

– У вас что, язва? – спросил Малыш.

– Нет, нет, ничего похожего.

– Вам нужно сделать рентгеновский снимок.

– Не верю я в нож, – быстро и с раздражением возразил Друитт, как будто ему постоянно предлагали это, и он всегда должен был держать ответ наготове.

– Эта музыка никогда не прекращается?

– Когда она мне надоедает, – пояснил Друитт, – я стучу в стенку.

Он взял со стола пресс-папье и дважды стукнул по стене; музыка перешла в вибрирующий вой и смолкла.

Они услышали, как за полками заметался сосед.

– Кто там? Крысы? – процитировал Друитт. Дом затрясся – мимо тащился тяжелый поезд. – Полоний; – объяснил Друитт.

– Полония? Какая еще Полония?

– Нет, нет, – ответил Друитт, – я имел в виду этого мерзкого назойливого дурака. В «Гамлете».

– Послушайте, – нетерпеливо спросил Малыш, – не вертелась ли тут одна женщина, не выпытывала ли чего?

– Что выпытывала?

– О Спайсере.

– А люди уже выпытывают? – спросил Друитт; он совсем ослаб от отчаяния. Он быстро сел и скорчился от боли. – Этого я и боялся.

– Ни к чему трусить, – возразил Малыш. – Никто ничего не может доказать. Придерживайтесь того, что говорили. – Он сел напротив Друитта и стал смотреть на него с угрюмым презрением. – Вы ведь не хотите погубить себя? – добавил он.

Друитт быстро поднял глаза.

– Погубить? – спросил он. – Я уже погиб. – Он затрясся в своем кресле в такт проезжающему паровозу; внизу, в подвале, под его ногами кто-то хлопнул дверью. – Ага, старая кротиха, – проговорил Друитт. – Это супруга… Вы ведь никогда не встречали мою супругу?

– Видел я ее, – ответил Малыш.

– Двадцать пять лет. А теперь вот это. – Дым за окном опускался, как штора. – Вам не приходило в голову, – продолжал Друитт, – что вы счастливчик? Самое худшее, что вам грозит – это виселица. Я же буду медленно гнить.

– Что вас угнетает? – спросил Малыш.

Он растерялся – как будто получил отпор от более слабого противника. Он не привык слушать исповеди об исковерканной жизни других людей. Человек может признаваться или не признаваться во всем только самому себе.

– Когда я взялся за ваши дела, – продолжал Друитт, – я потерял единственную работу, которая у меня была. Трест Бейкли. А теперь я и вас потерял.