Брайтонский леденец

– В конце концов, девчонке мало что известно. Она только знает, что карточку оставил не Фред. Если хочешь знать мое мнение, так она просто глуповатая. Втрескалась в тебя, я бы сказал, но глуповатая.

– Сам ты глуповатый, Дэллоу. Ей многое известно. Она знает, что это я убил Фреда.

– Ты уверен в этом?

– Сама мне сказала.

– А замуж за тебя все-таки вышла? – удивился Дэллоу. – Будь я проклят, если понимаю, чего они все хотят.

– Если мы срочно чего-нибудь не предпримем, пожалуй, скоро весь Брайтон будет знать, что мы убили Фреда. Вся Англия. Весь этот проклятый мир.

– Ну а что мы можем сделать?

Малыш подошел к окну подвала, под ногой у него захрустел уголь; крошечный асфальтовый дворик со старой помойкой, которую неделями не чистили, железная решетка, запах гнили.

– Нельзя нам сейчас останавливаться, – сказал он. – Придется продолжать. – Над их головами проходили люди, но видно их было только снизу, до пояса. Чей-то поношенный башмак шаркнул по тротуару, задевая асфальт носком; вдруг показалось бородатое лицо нагнувшегося человека, который высматривал окурок. – Ей нетрудно будет заткнуть рот. Заткнули ведь мы рот Фреду и Спайсеру, а она-то еще совсем ребенок.

– Не сходи с ума, – остановил его Дэллоу. – Нельзя же продолжать до бесконечности.

– Может; и придется. Выхода нет. Может, так всегда – начнешь, а остановиться уже нельзя.

– Тут это будет неправильно, спорю на пять фунтов, что она честная, – возразил Дэллоу. – Послушай, ты ведь сам мне сказал… она в тебя втрескалась.

– А зачем тогда она соврала, что это ее мамаша?

Малыш внимательно оглядел проходившую мимо женщину, судя по бедрам, молодую, – выше ничего нельзя было рассмотреть. Его передернуло от отвращения; он ведь поддался и даже гордился этим – тем самым, чем Спайсер и Сильвия забавлялись в «ланчии». Ох, наверное, так и следует, разок попробуй каждого напитка и остановись на этом, если можешь, или сделай вид, что остановился и больше не пробуешь.

– Я и сам вижу, да это каждому ясно, – повторил Дэллоу, – она и впрямь в тебя втрескалась.

Втрескалась… Высокие каблуки протопали мимо, голые ноги скрылись из вида.

– Если она втрескалась, – возразил он, – тоща ведь еще проще: она сделает все, что я скажу.

Вдоль улицы несся клочок газеты – ветер был с моря.

– Я против того, чтобы еще кого-то убивать, Пинки, – сказал Дэллоу.

Малыш повернулся спиной к окошку, рот его скривился в жалкое подобие улыбки. Он спросил:

– Ну, а допустим, она сама покончит с собой?

Безумная гордость затрепетала у него в груди, он почувствовал подъем, как будто радость жизни вернулась в смущенную душу – в пустое обиталище вселились семь дьяволов, более страшных, чем тот, что прежде…

– Ради бога, Пинки. Ты вбил себе все это в голову, – сказал Дэллоу.

– Скоро увидим, – ответил Малыш.

Он стал подниматься по лестнице из подвала, оглядывая ступеньки в поисках надушенного матерчатого цветочка на проволоке. Но его нигде не было видно.

– Пинки! – позвал сверху из-за новых перил голос Роз, она с беспокойством ждала его на площадке. – Пинки, мне нужно сказать тебе; – начала она, – я не хотела расстраивать тебя… но должен же быть на свете хоть один человек, кому мне не нужно врать… Это не мама приходила, Пинки.

Он медленно подошел к ней, внимательно, испытующе оглядел ее.

– Кто же это был?

– Та женщина. Та, что всегда приходила к Сноу и все выспрашивала.

– Что ей нужно?

– Она хотела, чтобы я ушла отсюда.

– Почему?

– Она все знает, Пинки.

– А зачем ты сказала, что это мама?

– Я же объяснила: не хотела тебя расстраивать.

Малыш стоял рядом с ней, впиваясь в нее взглядом; она подняла на него встревоженно-правдивые глаза, и он понял, что верит ей, как никому другому; его неукротимая гордыня смирилась, он испытывал странное чувство успокоения, как будто ему не нужно было ничего замышлять… хотя бы некоторое время.

– Но потом я подумала, – робко продолжала Роз, – может, тебя нужно предостеречь.

– Правильно, – сказал он и положил ей руку на плечо, неловко пытаясь обнять ее.

– Она что-то говорила насчет какого-то человека, которому дала деньги. И сказала, что догадывается о тебе.

– Мне на это наплевать, – ответил он, погладив ее спину. Вдруг, взглянув через ее плечо, он замер. На пороге комнаты лежал цветок. Он обронил его, когда закрывал дверь, а потом… Он тут же начал соображать… Она последовала за мной, конечно, увидела цветок и поняла, что я знаю. Вот почему она призналась. Все то время, что он был с Дэллоу внизу, она размышляла, как бы загладить свой промах. Чистая совесть… слова эти заставили его рассмеяться. Чистая совесть шлюхи, вроде той, что кроется в груди, которую выставляет Сильвия, – выхоленной для специального пользования. Он опять рассмеялся; ужас этого мира, как нарыв, сдавил ему горло.