Брайтонский леденец

– Какие правила?

– Тебе нечего учить меня правилам, – продолжал Малыш в порыве гнева, – что я, не следил за ними каждую субботнюю ночь?… Не слышал, как скрипела кровать? – Глаза его стали круглыми, как будто он видел что-то ужасное. – Когда я был маленьким, то поклялся, что стану священником, – глухо добавил он.

– Священником? Ты – священником? Вот здорово! – воскликнул Дэллоу. Он необидно захохотал, расставив ноги так неуклюже; что ступил в собачье дерьмо.

– А что плохого быть священником? – удивился Малыш. – Они знают, что к чему. Держатся в стороне от всего этого. – Его губы и скулы задрожали, казалось, он сейчас разрыдается, кулаки его бешено застучали по витрине: утопленница, приемник и этот ужас – «Супружеская любовь».

– Что плохого в том, чтобы немного позабавиться? – покровительственно сказал Дэллоу, очищая подметку о край панели. Но при слове «позабавиться» юноша затрясся, как в лихорадке.

– Тебе ведь не приходилось знать Анни Коллинз? – спросил он.

– Никогда не слыхал о такой.

– Она училась со мной в одной школе, – продолжал Малыш. Он уставился на грязную мостовую; в витрине с «Супружеской любовью» отразилось его полное отчаяния юношеское лицо. – Так она положила голову на рельсы, там, где проходит поезд на Хассокс. Да ей пришлось еще ждать минут десять до поезда семь пять… Он из-за тумана позже отошел от вокзала Виктория. Голову отрезало начисто. Ей было пятнадцать. У нее должен был родиться ребенок, а она знала, чем это пахнет. У нее уже был ребенок за два года до этого, так его могли бы пришить дюжине мальчишек.

– Да, бывает, – согласился Дэллоу, – есть такой шанс в этой игре.

– Читал я всякие любовные истории, – продолжал Малыш. Прежде он никогда не был таким разговорчивым; говоря, он рассматривал бумажные тарелочки с гофрированными краями и двухламповый приемник; тарелочки такие изящные, приемник такой топорный. – Жена Билли зачитывается ими. Знаешь, какого они сорта. «Леди Ангелина подняла сияющие глаза на сэра Марка». Тошнит меня от них. Тошнит больше, чем от других… – Дэллоу с изумлением следил за этим прорвавшимся потоком красноречия. – От тех, что покупают из-под прилавка. Спайсер их частенько доставал. О том, как побеждают девушек… «Стыдясь показаться в таком виде перед молодыми людьми, она остановилась…» Все это одно и то же, – сказал он, отведя полный ненависти взор от витрины и пробежав глазами из конца в конец длинную грязную улицу: запах рыбы, неровный тротуар, засыпанный опилками… – Это и есть любовь, – сказал он Дэллоу, невесело усмехнувшись. – Это и есть забава… Это и есть игра.

– Но должна же жизнь продолжаться? – смущенно пробормотал Дэллоу.

– А зачем? – спросил Малыш.

– Чего ты меня спрашиваешь, – ответил Дэллоу, – тебе лучше знать. Ты ведь католик? А вы верите…

– Credo in unum Satanam, – произнес Малыш.

– Меня латыни не обучали. Я знаю только…

– Выкладывай, – подхватил Малыш, – давай потолкуем. Вероучение Дэллоу.

– Мир в порядке, если ты слишком далеко не заглядываешь.

– И все?

– Тебе пора уже быть в мэрии. Слышишь, часы бьют. Два… – Надтреснутый звон колоколов прекратился, пробило два.

Лицо Малыша опять стало жалким, он положил руку на плечо Дэллоу.

– Ты хороший парень, Дэллоу. И так много знаешь. Скажи-ка мне… – Рука его упала, он посмотрел мимо Дэллоу вдоль улицы. И проговорил безнадежно: – Вот и она. Что ей на этой улице надо?

– Она тоже не больно торопится, – заметил Дэллоу, наблюдая-за медленно приближающейся тоненькой фигуркой. На таком расстоянии она выглядела даже моложе своих лет. Он добавил: – А все-таки Друитт здорово умно поступил, достав разрешение на брак.

– Есть согласие родителей, – хмуро ответил Малыш, – самое главное для тех, кто соблюдает приличия. – Он рассматривал девушку, как будто это незнакомка, с которой у него назначено свидание. – Видишь ли, тут еще в одном деле повезло. Меня не зарегистрировали при рождении. Во всяком случае, не в таком месте, где это можно проверить. Вот мы и добавили пару годков. Родителей нет. Опекуна нет. Старый Друитт наплел целую трогательную историю.

Роз прифрантилась по случаю свадьбы: она сняла шляпку, которая не нравилась Малышу; новый плащ, немножко пудры, дешевая губная помада. Она была похожа на маленькую аляповатую статую в какой-то жалкой церквушке – бумажная корона не показалась бы на ней странной, да и раскрашенное сердце тоже; на нее можно было молиться, но нечего было ждать от нее помощи.