Вавилонский голландец

– Вы оба заставили меня страдать, – проговорил библиотекарь, глядя попеременно то на меня, то на Константина Абэ. – Страдать непомерно и незаслуженно. Как вы только решились на подобное преступление? Вы же прекрасно знали, что оно карается смертью!

Абэ отозвался тихим стоном. Он лежал на палубе спиной вверх, а я стоял рядом с ним, перепачканный его кровью, и не знал, что делать. Больше всего мне хотелось бы, чтобы его вовсе не было. Чтобы он, неосуществимым чудом, вдруг очутился где-нибудь подальше и я не был бы сейчас вынужден о нем думать.

Анадион Банакер сказал:

– Завтра вы, возможно, будете повешены.

– Почему не сегодня? – глупо спросил я.

– Сегодня капитан лишь избыл свою досаду, – объяснил Анадион Банакер. – Он действовал справедливо, но не вполне рационально. Зато завтра я предоставлю ему стопроцентно рациональный рапорт о размерах нанесенного ущерба и буду ходатайствовать о смертной казни для вас обоих. Не сомневаюсь, он без малейших затруднений удовлетворит мою просьбу.

– А раньше только помощников вешали, – пробурчал Абэ.

– Сегодня у меня окончательно открылись глаза, – отозвался Анадион Банакер. – Теперь мне совершенно ясно, кто является истинным виновником регулярно повторяющегося злодеяния. Видишь ли, Константин, – тут библиотекарь потрогал Абэ носком туфли, – когда помощники меняются, а преступление, за которое их вешают, остается неизменным, поневоле начинаешь понимать, что их направляет чей-то злокозненный ум.

– Ну и при чем тут я? – осведомился Абэ.

– Твою непричастность можно установить только одним способом, – ответил Анадион Банакер, – а именно: повесив тебя. Если после этого кражи книг прекратятся, значит, ты и был основным виновником.

– А если нет?

– В таком случае, ты будешь оправдан.

И тут Константин Абэ заплакал.

Библиотекарь сказал ему:

– Я рад, что ты согласен со мной.

Проклятье, подумал я, он ведь сейчас уйдет, а я останусь наедине с плачущим Константином Абэ, и мне придется что-то делать с его расквашенной спиной и вообще возиться с ним до завтрашнего дня, когда нас обоих наконец повесят. Этого мне хотелось меньше всего на свете. Поэтому я бросился к уходящему Банакеру с криком:

– Подождите!

Анадион Банакер приостановился и поднял брови:

– Что еще?

– Я могу исправить дело, – сказал я, задыхаясь от волнения. – Клянусь, я все исправлю.

– Прошу прощения? – Библиотекарь демонстративно не желал вникать в мои сбивчивые объяснения. – Каким это образом, позвольте узнать, вы все исправите?

– Я… э… я заново напишу все утерянные страницы! – выкрикнул я.

Анадион Банакер приблизился ко мне вплотную и произнес страшным шепотом:

– Вы отдаете себе отчет в том, что поедать книги – это каннибализм?

– Да… – выдохнул я.

– И что вы принудили к каннибализму всю команду начиная с капитана?

– Да…

– И что это весьма унизительно – пожирать себе подобных?

– Не все так считают, – попытался возразить я.

– Так считаю я, – ответил Анадион Банакер, – и так считает капитан. Этого довольно.

Я понурил голову, уничтоженный.

– Впрочем, – медленно проговорил вдруг Анадион Банакер, – повешение себе подобных также может быть расценено как род каннибализма. Хотя и в меньшей степени. Здесь следовало бы, конечно, заранее просчитать все степени и градусы… – Он замолчал, тревожно вглядываясь в пустоту и без звука шевеля губами, – очевидно, прикидывая что-то в уме. Наконец взгляд его прояснился. – Вы могли бы попробовать возместить ущерб, – сказал он и предупреждающим жестом поднял палец. – Только попробовать! Заранее я ничего вам обещать не могу.

И он быстро ушел, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос.

Я наклонился над Константином Абэ и потормошил его:

– Вставай.

– Еще чего, – огрызнулся Абэ, – мне вон как спину всю расквасили. Я и пошевелиться не могу.

Делать нечего, я оставил Константина лежать на палубе спиной вверх, а сам спустился в камбуз и там взялся за дело.

Перво-наперво я решил сократить оставшиеся дни плавания, для чего побросал в котел как можно больше припасов и опустошил, к своему удовлетворению, изрядный запас крупы. Бульон я готовил на той колбасной «попке», что обнаружил в одной из книг, а также на засаленных страницах; но теперь я был научен опытом и тщательно выловил из бульона все бумажные листки, прежде чем заправлять похлебку.

Покончив таким образом с первой частью работы, я взял первую из искалеченных книг и устроился с нею под лампой. В моем распоряжении имелись большой лист бумаги, в который некогда заворачивали мыло, и пара тряпок черного и темно-синего цвета. Тряпки эти я вымочил в воде с уксусом и получил таким образом довольно сносные чернила, а листы разрезал по формату книги.