Осень на краю

Это было, когда я попал под артиллерийский обстрел. Нас всех – ротных командиров – вызывали в полк, а возвращаясь к своим, я и угодил под артобстрел противника, начавшийся внезапно (на войне, видишь ли, все происходит внезапно!), и погиб бы, конечно, если бы не скрылся в «мышиной норке».

«Ну вот, – конечно, думаешь ты, – вот показатель того, что штабс-капитан Аксаков живет в мире выдуманных понятий и как ни силится уверить меня в своем трезвомыслии, но с ума он все же сошел».

Нет, не сошел. Пока. А «мышиная норка» – это всего лишь один из блиндажей, рассыпанных там и сям близ наших позиций, и в нем обосновались связисты. «Мышиной норкой» его прозвали за то, что вход в него так же неприметен, как вход в настоящую мышиную нору, а внутри такая же теснота, как в обиталище серых полевок. Я бы его в жизни не нашел, если бы не страх смерти… Когда хочешь выжить под обстрелом, чудится, что и с землей смешаться готов, не только закопаться в самомалейшую щель, которая тебе может предоставиться снисходительной судьбой.

Итак, под вой снаряда, который будто гнался по пятам за мной, именно за мной, я влетел в блиндаж и увидел телефониста – маленького солдата с огромными светлыми глазами и с беленькими усиками на совсем еще детском лице. Он сидел верхом на телефонной катушке и, не отнимая трубки от уха, свободной рукой переставлял из одного гнезда в другой штепсели коммутатора. Звонили и говорили беспрерывно. Другой телефонист спал на нарах. Завидев мое усыпанное пылью и, откровенно говоря, перекошенное страхом лицо, кудрявый юноша усмехнулся, на миг оторвался от аппарата, толкнул в бок спящего и крикнул:

– Проснись, Васька! Бой начался!

Васька быстро вскочил и опасливо поглядел на меня, точно я был не человеком, а снарядом, который невзначай залетел в блиндаж и вот-вот разорвется.

Но я-то стоял недвижимо, а вот над нашими головами в ту минуту раздался страшный, оглушительный взрыв – точно с дьявольской силой разорвалась пополам вся почва, – и в отдушину блиндажа посыпалась земля. Васька бросился к выходу, но побоялся выглянуть и только тихо сказал, почти прошептал:

– Тяжелый…

Кудрявый телефонист констатировал:

– За молоком! – что означало «мимо», и снова защелкал штепселями.

В черной землянке вдруг стало совсем тихо, как в погребе. Тихо шуршала скатывавшаяся со стен земля, одиноко и тревожно гудел телефон, нервно и коротко отзывался в трубку кудрявый телефонист – все это были отдельные, чуждые друг другу звуки, и за всем этим была чуткая, насторожившаяся тишина, все чаще вздрагивавшая от громовых ударов и металлического трепета вверху, над головами.

Кудрявый опять оторвался от трубки:

– Немцы бегут. Наши у проволочных заграждений. К ним идут подкрепления.

И опять прилип к трубке.

А я не находил себе места. Никогда я еще не был во время артобстрела в тесном блиндаже. В окопах страшнее, но в то же время легче, хотя здесь ты вроде бы прикрыт землей со всех сторон, а там только с боков и снизу. Но это ощущение могилы… После первого, взорвавшегося вблизи, снаряда я почувствовал вдруг, как перехватило дыхание, как тоскливо в самый мозг пополз слепой и безудержный ужас. А потом все неожиданно исчезло. Я подумал: я сошел с ума. В голове билась, не пропадала одна мысль: снаряд разорвется и похоронит меня здесь, в этой могиле. Казалось, будто все воющие снаряды имеют своей мишенью «мышиную норку».

Резкий зуммер над ухом вернул мне сознание. И я вдруг заметил, что народу в блиндаже за время моего краткого морального беспамятства прибавилось. Здесь оказался седоусый полковник-связист, в подчинении у которого находились все телефонисты, на нарах сидели и курили два грязных прапорщика в разорванных шинелях, а у входа стоял артиллерийский полковник и перевязывал руку бледной как смерть сестре милосердия. Еще какой-то унтер переминался у самого выхода из блиндажа и, чудилось, порывался выскочить, а телефонист по имени Васька кричал:

– Куда, дура?! Жить надоело?

Я понял, что не у одного у меня помутилось в мозгах от взрывов над головой.

Унтер теперь тихо плакал, поглаживая себе лоб и вздрагивая плечами.

Неведомо, сколько прошло времени!

Но вот в отверстие блиндажа просунулись внезапно чьи-то сапоги, потом согнутая спина, наконец – голова. Солдат отыскал глазами полковника (по всему, это был его ординарец) и доложил: