Осень на краю

В больнице на ногу Макара наложили гипс, а потом Марина увезла его на извозчике в Арсенальную слободку. Парень совсем приуныл – знал, что никакого вспомоществования от завода не дождется, ногу-то ведь не в цеху, не на производстве сломал, а на гулянке, в воскресный день. Хоть бы броню не отняли…

Броню у лучшего токаря завода, конечно, не отняли, однако Макар оказался прав в том смысле, что ни на какое пособие рассчитывать не приходилось. Нет, с голоду он не умирал – многочисленная родня, обитавшая в амурских прибрежных деревнях, больше всего в селе Вяземском, исправно снабжала продуктами. А врачевала его Марина.

Парень оказался как парень – веселый, красивый, лихой на язык. Внешне он чем-то напоминал Марине товарища Виктора, убитого во время перестрелки с агентами сыскного еще два года назад в Энске. Разница состояла лишь в том, что Виктор был убежденным боевиком, террористом и убийцей, а Макар смелым только на словах.

Знакомство с ним состоялось как раз в то время, когда Марина отчаянно пыталась нащупать хоть какие-то партийные связи в Х. Однако создавалось впечатление, что местный воздух обладал особым воздействием на политических ссыльных: умиротворяющим. Ну да, Чехов знал, о чем писал: «Любой ссыльный на Амуре дышит свободнее, чем генерал в России». Эта свобода и почти полная неподнадзорность (всего-то время от времени в участке отметиться) развращали бывших борцов с самодержавием. Оседая в Х., они мигом обзаводились семьями: девок за них отдавали охотно, в конце концов, у истоков чуть ли не каждой семьи в Х. стоял какой-нибудь сосланный сюда вор или душегубец. И вскоре так называемые политические даже и думать переставали о политике – озабочены были только прокормлением неудержимо разраставшихся семейств. И Марина обратила надежды на местный рабочий класс. Она вспоминала немногих сормовских рабочих, с которыми успела свести знакомство в Энске (Виктор тоже был из Сормова), и думала, что местные «арсенальцы» окажутся теми, кто ей нужен. Вскоре поняла, что, во всяком случае, в Макаре не ошиблась. Однажды она стала случайной свидетельницей его спора с приятелями и поняла: вот тот, кого она искала. Товарищ по оружию, товарищ по взглядам. Возможно – по будущей борьбе.

Приятели, Антон и Степан, земляки его, родом из села Вяземского, работавшие на том же «Арсенале», с Мариной уже были знакомы, а оттого в выражениях при ней не стеснялись и политические пристрастия высказывали весьма откровенно. В тот раз спорили о том, что понадобится делать, когда рабочим все же удастся забрать власть в свои руки. Марине понравилось, что сослагательное наклонение тут не использовалось: звучало не робкое если , а уверенное когда .

– Власть мало забрать, – говорил Макар, – ее защищать понадобится. Господа ее просто так не отдадут, а коли и отдадут по дурости, разом спохватятся, мол, что мы натворили. Тут и встанет вопрос: или мы их, или они нас. И никто ни с кем церемониться тогда не будет. Ты, Антошка, говоришь, что я за крайние меры? Шибко решительный? Да после революции такие люди, как я, будут на вес золота, потому что мы других поведем на защиту революционных завоеваний. Мой дядька Назар пишет с фронта: истосковался, мол, по земле, по дому, война осточертела, ненавижу войну, – а не соображает и сообразить не хочет, что вся война еще впереди. Он, вишь, о телятках своих, о курочках спрашивает и поименно каждую скотину называет, а того понять не желает, что они будут у него после нашей победы отняты и бедным розданы.

– Нет, глупости! – отмахнулся Степан. – Ты, Макар, рассуждаешь, как городской. Это городские небось думают, что бедные стали бедными по воле Всевышнего. А они ведь сами виноваты. В деревне-то как? Не попашешь – не пожрешь! Как это ты у дядьки своего отнимешь или у батяни моего? А кому отдашь? Голодранцу Фильке, который никогда пальцем о палец не ударил и вся пашня у которого травой поросла, а в огороде скоро тигры гулять начнут, такие там бурьяны стоят неполотые? Нет, я не согласен. Я понимаю, что у капиталистов надо добро отнять. У Плюснина, к примеру, он эксплуататор, на рабочей крови разжирел, тут сомнения нет. Но как же можно отнять у мужика то, что им самим заработано и построено, его собственными руками? Правильно я говорю, Марина Игнатьевна?

Марина не успела ответить – вмешался третий рабочий, Антон:

– А я думаю, и у Плюснина не надо забирать все. Надо, конечно, его добро на пользу людям обратить, но пусть он им и управляет за хороший процент, чтоб ему самому интересно было. Он, может, и эксплуататор, однако ведь он сам да папаша его нажили банки, заводы, тоже своими руками. Точно так же, как крепкие наши крестьяне. В чем же разница? И разве можно все это у них отнять? А отними, поставь заводами да банками управлять кого ни попадя, того же Макара, который знай себе гайки-шайбы точит, а про банковское дело знать ничего не знает, – у него все добро живо пойдет по закоулочкам. Не потому, что прокутит-провинтит – просто от незнания, от неумения. И вообще, понять я не могу, что за разговоры постоянно ведутся: если революция, то у всех все отнято будет, ни у кого ничего не останется? Разве мы для того сражаемся, чтобы все бедными разом стали? Мы для того сражаемся, чтобы все богатыми стали!