Осень на краю

– Я никому ничего не должна! – запальчиво выкрикнула Лидия. – Тем более – вам, Силантьев. Вы, оказывается, тоже эсер? Да если я скажу мужу, что вы собой представляете, неужели вы думаете, он вас хоть несколько лишних часов на заводе терпеть станет? Вылетите вон, да еще и в охранке побывать придется, если вы располагаете сведениями о Туманском!

– Ну, ну… – пробормотал Силантьев с какой-то журчащей, редкостно человеколюбивой интонацией, которая живо напомнила Лидии старца Луку и одновременно Платона Каратаева, и она в очередной раз убедилась в том, что сын ее – человек хоть и молодой, но весьма проницательный, не говоря уже о том, что начитанный. – Сказал уж вам – ни к чему сердце рвать попусту… Сами знаете, по ком сильней стукнете, если в меня бить начнете. Как бы самой себе пальчики молоточком не отшибить. К тому ж я не эсер никакой, а принадлежу к партии РСДРП(б). Большевик, стало быть, так же, как и Андрей Дмитриевич, вам известный…

Совершенно непонятно, отчего сообщение о том, что Туманский не принадлежит к эсерам, в которых в приличном обществе принято было находить (вернее, искать) хотя бы намек на интеллигентность (несмотря на то, а может быть, именно благодаря тому, что они в свое время разорвали на кусочки бомбой великого князя Сергея Александровича и множество других добрых и недобрых, достойных и недостойных людей), а состоит в партии большевиков, произвело на Лидию умиротворяющее впечатление и заставило ее в очередной раз смириться со своей участью – быть эксплуатируемой рабой доктора Туманского. Наверное, это внезапное смирение свидетельствовало о том взбаламученном состоянии, в каком находились ее ум и сердце. Или, вероятно, о том, что идеи Захер-Мазоха произвели на нее куда более глубокое впечатление, чем хотелось бы признать. А может быть, оно свидетельствовало о том, что ни ума, ни сердца у нее вовсе не было. Что ж, пожалуй, последнее – вернее всего…

Так или иначе, но Лидия смирилась, выкинула, выражаясь модным армейским языком, белый флаг и выпустила парламентера для переговоров.

– Да я сколько раз у Сашки про мужа спрашивала, – фыркнула пренебрежительно Лидия Николаевна. – Ничего она не знает, писем не получает, официальных сообщений о Дмитрии никаких не имеет.

– Как же она будет их иметь, если ни разу не обратилась за сведениями о супруге своем к воинским властям, которым надлежит такие сведения о пропавших фронтовиках давать? – спокойно возразил Илья Матвеевич, который, видимо, слишком уважал свою собеседницу, чтобы позволить себе отпустить в ее адрес какие-нибудь пошлые и уничижительные слова типа: «давно бы так, а то, понимаете, бросили, аки дитя малое…» – Точно такое же спокойствие проявляют и мать с отцом господина Аксакова, хоть отец его – товарищ прокурора в Москве, человек, значительной властью облеченный, мог бы, если бы хотел, разузнать, что с сыном и где он! Вот именно – если бы хотел … Судя по всему, не хочет! Однако, скажу вам не таясь, Лидия Николаевна, сведения о жизни или смерти господина Аксакова имеют для нашей партии очень важное значение. Так что вы уж расстарайтесь, голубушка, разузнайте, какова его судьба на самом деле.

– Ну и как, по-вашему, я это сделаю? – пожала плечами Лидия.

– Да уж как-нибудь по-родственному, – ответно пожал плечами Илья Матвеевич.

– Что Сашка, что все Русановы меня не выносят, я последний человек, с которым они откровенничать станут, – усмехнулась Лидия. – Понимаете? И даже если они что-то скрывают… хотя совершенно не понимаю, зачем… Вообще-то они радоваться должны, если Дмитрий погибнет или что-то дурное с ним случится, потому что в этом случае к Сашке, как его вдове, вернутся права на ее собственные, точнее сказать, аверьяновские деньги, которые она получила – и немедленно принесла в приданое Аксакову…

Лидия просто размышляла вслух, однако стоило ей заговорить про деньги, как Илья Матвеевич, доселе хранивший на своей благообразной физиономии выражение почти отеческого расположения и спокойствия, внезапно изменился: словно хорошо затертая стена хатки-мазанки вдруг взяла да и дала заметную трещину. Выражение хищной алчности мелькнуло в его глазах, рот приоткрылся, будто Илья Матвеевич хотел о чем-то спросить, да не решился.

Лидия насторожилась.

Мигом вспыхнул в памяти тот, двухлетней давности, разговор с Туманским, во время которого «добрый доктор» поразил ее своим желанием знать всё, досконально всё, о сердечных тайнах ее племянницы и непременно пристроить ее замуж за Дмитрия Аксакова. Уже тогда мелькало у Лидии подозрение, что здесь дело нечисто, ну а сейчас оно вовсе окрепло. Неужели и впрямь здесь повторялась знаменитая история с деньгами Шмидта, о которой в свое время если не громогласно и не вслух, то весьма прямыми намеками частенько упоминала Зинаида Рейнбот, московская приятельница Шатиловых и близкая подруга Лидии?