Осень на краю

– Куда же вы, Елена Афанасьевна?! – раздался голос свекрови.

Саша оглянулась и увидела, что дама под вуалью бросилась, подобрав юбки, к краю мостовой, желая ее непременно перейти, однако это ей никак не удавалось: людской поток двигался неудержимо. Елена Афанасьевна отчаянно махала и что-то выкрикивала, желая привлечь к себе чье-то внимание, однако голос ее невозможно было расслышать: вовсю горланила толпа, а красные тряпки, вздетые на древки, реющие над толпой и гордо называемые знаменами, заслоняли тех людей, внимание которых она старалась привлечь.

– Кто эта дама? – спросила Саша, рассеянно следя взглядом за высокой статной фигурой Елены Афанасьевны («Есть в ней что-то невыносимо провинциальное… А интересно, хороша ли она? Вуаль не дает рассмотреть лица!») и гораздо больше думая сейчас о том, удастся ли Шурке оказаться на Острожной площади вовремя, чтобы сделать хороший матерьяльчик . Похоже, что да, дело пахнет сенсацией, потому что даже Смольникову с его силой, напором и даром убеждения вряд ли удастся в одиночку остановить толпу, непременно желающую выпустить заключенных Острога на свободу.

«Там может быть опасно», – чудилось, шепнул кто-то на ухо Саше, однако она не успела внять этому шепоту, потому что Маргарита Владимировна удивленно воскликнула:

– Как кто? Моя богородская соседка, помещица Елена Афанасьевна Вознесенская. Та самая, через которую Дмитрий присылал нам письма. Разве ты не…

– Что? – внезапно охрипнув, перебила Саша. – Как, вы сказали, ее фамилия?

– Вознесенская, – повторила Маргарита Владимировна. – Ее зовут Елена Афанасьевна Вознесенская. А что? Ой, ты только посмотри, ну что за чудеса! Там ее муж стоит! Так вот кого она увидела… А я думаю, чего кинулась вдруг?

Саша всматривалась изо всех сил, но ничего не смогла разглядеть в кипенье человеческих лиц.

– Кто он? – спросила, по-прежнему хрипя. – Кто ее муж?

Маргарита Владимировна кокетливо на нее поглядела:

– А что? Почему тебя интересует чей-то чужой муж? У тебя же свой есть!

Саша могла бы сказать, что «чей-то чужой муж» ее не просто «интересует», но является смыслом ее существования, и если бы на то было его желание, она оставила бы и Дмитрия, и семью, и даже Олечку, пошла бы за ним, «чужим», хоть босиком по горящим углям. Но в том-то и беда, что ему это не нужно, ничего ему не нужно от нее, и та единственная их ночь была забыта им наутро, как помрачение сознания, одурманенного переизбытком алкоголя. Да, она могла бы сказать так, но только вновь в отчаянной надежде, что ошиблась, что перед ней – не она , не та женщина, которой принадлежит Игорь – принадлежит только ей и будет принадлежать всегда, – повторила:

– Кто ее муж?!

– Кто ее муж? Ну, это секрет, – жеманно проговорила Маргарита Владимировна. – Они держат свой брак в секрете. Это так романтично, верно? Одно могу сказать, чтобы навести тебя на мысль: Георгий Владимирович Смольников очень похож на супруга Елены Афанасьевны. Он известный в Энске артист, но его имя – секрет!

И она зачем-то погрозила указательным пальцем. Но Саша не заметила жеста свекрови.

Никакого секрета уже не было. Елена Афанасьевна, откинув вуаль (да, она была красива, красива, она была очень красива с этими ее неправильными чертами и огромными серыми глазами!), бросилась на шею высокому мужчине в длинном пальто с большим меховым воротником. Его темноволосая голова была непокрыта. Нахмуренные брови разошлись, морщинка на высоком белом лбу разгладилась, черные глаза просияли выражением бездумного и безумного счастья.

Ничего подобного Саша в его глазах не видела и не увидит никогда! Это не для нее!

Саша зажмурилась. Никогда больше, никогда не видеть его черных глаз!

– Куда ты, куда? – испуганно забормотала рядом Маргарита Владимировна.

Саша не слышала. Шагнула, уткнулась во что-то большое, пахнущее овчиной.

– Куда прешься, барышня! – добродушно ухмыльнулось это непонятное «что-то», оказавшееся каким-то работягой с широченной грудью в нагольном тулупе. Твердыми руками он взял Сашу за плечи и отстранил.

Она открыла глаза – да так и замерла, как деревянная, неподвижным взглядом уставившись на наивную веточку озябшей, полуувядшей, полуосыпавшейся красной герани, обыкновенной английской булавкой приколотой к замурзанному, засаленному, потертому тулупу.

Герань! Герань… такая же герань, как та, которую она когда-то, день в день, ровно три года назад, несла в Народный дом, чтобы подарить Игорю Вознесенскому!