Осень на краю

Дураки жадные эти Русановы, зло подумала Марина. Вот ведь какие жадные дураки! Могли себе хоть пять человек прислуги нанять, и не нужно было бы тете Оле по очередям толкаться. И вообще, на денежки ее папаши могли бы питаться с черного рынка чем угодно!

«Конечно, я не ожидала такого грубого обращения от Константина!  – продолжала причитать тетя Оля. – Он так трясется над этой Кларой, можно подумать, она какая-нибудь принцесса крови! Удивительно, что Сашенька, которая раньше ее терпеть не могла, теперь всячески ее поддерживает и даже раз или два заводила речь о том, что сию особу можно было бы пригласить к чаю или, скажем, к обеду. Разумеется, я была возмущена! Тогда Сашенька очень дерзко сказала, что отец не может столько лет жить во грехе, что он живой человек и, мол, неудивительно, что он хочет жениться на красивой женщине, которая любит его и которую уже столько лет любит он. И, дескать, она, Сашенька, ничего не имеет против этого. Ее как подменили, честное слово! Раньше она и думать о таком не могла, слышать о пошлой актрисульке не хотела. Какое счастье, что по ряду причин, говорить о которых я просто не в силах, Константин не может пренебречь условностями и жениться на Кларе, какое счастье! Но мне все равно необыкновенно тяжело слышать подобные разговоры. Как подумаю, что я отдала жизнь Константину и его семье… натурально отдала им жизнь, а теперь они меня всячески третируют и укоряют моей к ним привязанностью, как подумаю, сколько возможностей я упустила в жизни из-за них, то очень горько становится. А теперь годы мои уже не те. Признаюсь честно, признаюсь только тебе, Мариночка: вот кабы была я помоложе, лет хотя бы до сорока, я знаешь что бы сейчас сделала? Я записалась бы в женский военный отряд, в женский батальон, об организации которых сейчас так много говорят. Наверное, ты читала газеты, все эти письма о том, что женщины хотят приложить руку к настоящему военному делу, а не только быть на театре военных действий милосердными сестрами или санитарками…»

Марина уже и раньше слышала о необходимости образовывать женские военные формирования, даже читала какую-то статью. Сторонник нововведения очень горячо рассуждал о том, что в армии все больше солдат и офицеров подвергается воздействию революционной, опасной для государства пропаганды, а женщины по сути своей – хранительницы домашнего очага, склонны к укреплению основ семьи, общества, государственности, а посему женские военные формирования вполне могли бы стать в какой-то степени оплотом самодержавия, а при самом тяжелом раскладе – надежным резервом его защиты.

«Эх, попала бы я на фронт! – яростно подумала Марина. – Я бы им показала основы государственности и оплот самодержавия!»

Увы, оказаться солдатом женского батальона у нее не было никакой надежды. Ни-ка-кой! И не только потому, что она – государственная преступница, осужденная на поселение. В конце концов, еще в самом начале войны стало известно, что многие заключенные подали прошения о разрешении отправиться добровольцами в действующую армию, а наказание отбыть после окончания войны. Сначала на их просьбы никто не обращал внимания, но постепенно, когда на фронте гибло все больше солдат и мобилизация скребла по населению России все более частым гребнем, решено было в исключительных случаях удовлетворять подобные ходатайства – если их подавали лица, зарекомендовавшие себя примерным поведением и заслужившие славу людей порядочных и благонадежных.

После августовской истории, когда пристав Вокзальной части Фуфаев застал в ее доме Грушеньку Васильеву, Марина Аверьянова заслужила славу не только политической ссыльной, но и грязной сводни. И, разумеется, ни о какой отправке на фронт («Умереть за Отечество?! Она не стоит такой чести!») и помыслить невозможно.

Да и не собирается она умирать за несчастное и ненавистное Отечество, пусть мрут за него сами! Марине нужна была свобода – свобода жить, свобода работать, свобода помогать мировой революции.

Но это был как раз тот случай, когда Бог не дал рогов бодливой корове, думала мрачно Марина.

«Не помню, сообщала я тебе или нет,  – писала тетя Оля далее, – но Шурка вот уже больше года, сразу, как закончил гимназию, стал работать репортером в газете «Энский листок», выпускает фельетоны под псевдонимом «Перо», и они очень нравятся всем читателям. Также он ведет раздел уголовной хроники и частенько выезжает вместе с агентами полиции на их так называемые операции. Наилучший приятель его теперь – Григорий Алексеевич Охтин из сыскной полиции. А как-то раз на лотерее-аллегри в Дворянском собрании ко мне подошел не кто-нибудь, а сам г-н Смольников – ну ты, конечно, должна его помнить! – и сказал, что мой племянник – очень талантливый молодой человек и работу полиции освещает правильно, не то что многие журналисты, которым главное – изобразить из себя передового человека, а на самом деле никто из них не думает о России, ни о будущем ее, ни о настоящем, и место им всем, конечно, на каторге».