Кони, кони…

Алехандра… Ее зовут Алехандра.

В воскресенье днем Джон Грейди и Ролинс отправились в поселок Ла-Вега на лошадях из того табуна, с которым так много работали. Эскиладор на ранчо постриг их овечьими ножницами, и теперь их шеи над воротниками сделались странно белыми, словно шрамы. Они ехали, надвинув шляпы на брови, и посматривали по сторонам с таким видом, будто были готовы в любой момент принять вызов этих мест и всего, что они в себе таили. Они устроили призовую скачку на пятьдесят центов, и Джон Грейди одержал победу. Потом они поменялись лошадьми, и снова удача оказалась на его стороне. Они перевели лошадей с галопа на рысь, и те бежали разгоряченные и в мыле. Когда кони неслись по дороге, крестьяне с корзинами овощей и фруктов и ведрами с домашним сыром жались по обочинам, а кое-кто на всякий случай прятался в кустах и кактусах. Мексиканцы с удивлением взирали на юных всадников. Животные грызли удила, с их морд летела пена, а седоки отрывисто переговаривались на каком-то непонятном языке и погоняли коней. Казалось, им тесно в этом пространстве и они вот-вот взорвут этот мир, но бешеный смерч пролетал, оставляя позади все как было. Пыль, солнце, чириканье птиц.

Они зашли в магазинчик. На полке лежали стопки рубашек. Те, что были сверху, даже будучи снятыми и развернутыми, сохраняли более светлые квадраты – куда падало солнце или пыль, или и солнце, и пыль одновременно. Ролинс перемерил немало рубашек, прежде чем отыскал такую, у которой рукава не были коротки. Хозяйка вынимала булавки, которыми были сколоты рубашки, и, держа их во рту, прикладывала рукав к руке покупателя и горестно качала головой. Выбрав по паре новеньких, негнущихся джинсов, Джон Грейди и Ролинс отправились в примерочную, каковой служила спальня в задней части магазинчика, где стояли три кровати и цементный пол был когда-то покрашен в зеленый цвет. Усевшись на одну из кроватей, покупатели начали пересчитывать деньги.

Она сказала, что джинсы стоят пятнадцать. Сколько же это по-нашему, шептал Ролинс.

Один мексиканский песо – двенадцать с половиной центов. Помни об этом…

Сам помни! Короче, почем штаны-то?

Доллар восемьдесят семь.

Черт возьми! Мы неплохо живем. Через пять дней у нас получка!

Они купили себе еще носки и нижнее белье, потом выложили все на прилавок, чтобы хозяйка посчитала, сколько они ей должны. Она завернула покупки в два отдельных пакета и перевязала их бечевкой.

Сколько у тебя осталось, спросил Джон Грейди.

Четыре доллара с мелочью.

Купи себе сапоги.

У меня немного не хватает.

Я одолжу.

Точно?

Точно.

Нам сегодня потребуются финансы на вечер.

Еще пара долларов останется. Давай.

А что, если ты захочешь угостить свою прелесть шипучкой?

Это разорит меня на четыре цента. Валяй покупай.

С сомнением во взгляде Ролинс взялся за пару сапог, затем поднял ногу и приложил к подошве один из них.

Жмут.

А ты примерь вон те.

Черные?

Ну да! А почему нет?

Ролинс надел черные сапоги и прошелся в них взад-вперед. Хозяйка одобрительно покивала.

Ну, как тебе?

Вроде нормально. Только к этим каблукам надо привыкнуть.

А ты потанцуй.

Что?

Потанцуй, говорю.

Ролинс посмотрел на хозяйку, потом на приятеля.

Черт побери. Перед вами великий комик.

Ну-ка спляши, как ты умеешь.

Ролинс отбил чечетку и остановился, победно ухмыляясь в облаке поднятой им пыли.

Ке гуапо^[51], сказала хозяйка.

Джон Грейди улыбнулся и сунул руку в карман за деньгами.

Мы забыли купить перчатки, сказал вдруг Ролинс.

Перчатки?

Ну да. Мы, конечно, маленько приоделись, но работать-то все равно придется.

Верно.

Эти веревки из агавы протерли мне все ладони.

Джон Грейди посмотрел на свои руки, спросил женщину, есть ли у нее перчатки, и они купили себе по паре.

Пока она заворачивала их, они стояли у прилавка, и Ролинс смотрел на свои сапоги.

У старика Эстебана в конюшне есть отличные манильские веревки. Как только подвернется случай, позаимствую одну для тебя, сказал Джон Грейди.

Черные сапоги. Надо же! Всегда мечтал стать разбойником с большой дороги, сказал Ролинс, качая головой.

Хотя вечер выдался довольно прохладным, двойные двери были распахнуты. Человек, продававший билеты, сидел на стуле, на деревянном возвышении, и потому при появлении очередного посетителя ему приходилось нагибаться, чтобы получить от него монету и вручить билет – или принять корешки от тех, кто выходил и теперь возвращался обратно. Большое строение из саманного кирпича подпиралось снаружи столбами, из которых далеко не все являлись частью его первоначального облика. Окон у строения не было, а стены сильно потрескались и местами, казалось, вот-вот обвалятся. Освещался зал двумя рядами электрических лампочек в бумажных мешочках, раскрашенных акварельными красками так, что на свету были видны следы от кисти. Зеленые, красные и синие абажурчики казались одного цвета. Пол хоть и подмели ради такого случая, но под ногами похрустывали шелуха от семечек и солома. В дальнем углу зала вовсю наяривал оркестр, расположившийся на возвышении из соломенных снопов, в раковине из согнутых железных листов. У подножия эстрады были установлены «прожектора» в больших жестянках из-под повидла, обложенных кусками цветной материи, которая весь вечер потихоньку себе тлела. Отверстия банок были затянуты цветным целлофаном, и прожектора отбрасывали на раковину причудливые тени музыкантов. Под потолком в полумраке время от времени проносились с жуткими криками козодои.

---

51 Какой красавец.