Радуга

Кто-то знал, что Стерлинги погибнут.

Кто-то хотел их смерти.

Кто-то ее организовал.

— Мина? — эхом отозвалась наконец Бринн.

— Когда ты об этом узнал, Элиот? — первым пришел в себя Роберт.

— Несколько часов назад. Мы собираемся сообщить эту новость прессе завтра утром, поэтому я хотел, чтобы вы узнали раньше.

— Кто-нибудь взял на себя ответственность за взрыв?

— Нет. Пока нет.

— Так что же тебе известно, Элиот?

— Очень мало, Джеймс.

— Потому что нет никаких следов?

— Нет. С самого начала взрыв рассматривался как возможная диверсия. Над этим работали лучшие агенты Европы. Но пока мы ничего не имеем. Катер был пришвартован к одному из самых загруженных причалов Лазурного берега: оживленное движение, толпы туристов, масса людей, имевших доступ.

В комнате снова воцарилось молчание, и снова мысли всех присутствующих были одинаково устремлены в тот летний вечер всего четыре месяца назад, когда Марион восторженно рассказывала об Иле. До чего же она хотела снова посетить романтический остров, и как загорались ее темно-голубые глаза, когда Марион мечтала, что когда-нибудь, невзирая на занятость, все они выберут время и проведут праздники вместе — среди радуг.

Но теперь мечте Марион уже никогда не суждено было сбыться.

Потому что кто-то так решил.

— Мне кажется, вам уже не стоит здесь задерживаться, — спокойно сказал Джеймс; при всеобщем молчании он встал, подошел к окну и, глядя на серое зимнее небо, произнес:

— Темнеет. И ветер усиливается. На днях будет шторм.

— Может, мы останемся здесь на ночь, Джеймс? — предложила Бринн.

— Нет, спасибо, — твердо ответил Джеймс. — Не надо.

Джеймс, бесспорно, нуждался в уединении, и потому все, разумеется, согласились уехать. Алекса покинула Инвернесс последней: нежно поцеловав Джеймса в щеку, она вернулась в Роуз-Клифф, чтобы подготовиться к завтрашнему раннему рейсу в Топику.

Дули сильные и опасные ветры, кромешную тьму зимней ночи разбавлял лишь слабый свет тонкого серебристого полумесяца, и все же Стерлинг вышел в море. Ведя «Ночной ветер» сквозь непроглядную темень, он боролся с предательскими мрачными мыслями и незнакомыми чувствами, сильными и безжалостными. Без малейшего намека на милосердие они жадно пожирали все нежные чувства в его сердце, крушили их, изгоняли навек — так оно и должно было быть! — потому что все изменилось.

На шее Джеймса был замечательный шарф, связанный для него Кэтрин, и пока «Ночной ветер» продирался сквозь чернильные волны, Джеймс постоянно трогал мягкую шерсть, словно пытаясь прикоснуться к Кэт и почувствовать столь необходимое ему тепло любимой. Но он ничего не ощущал, пальцы Джеймса онемели, побелели под ледяным ветром.

Самые нежные, самые добрые чувства Джеймса рухнули под напором новых, злых и мстительных… любовь и покой теперь казались ему недоступными… а где-то в глубине души зловещий голос, перекрывая вой зимнего ветра, возвещал, что самая большая потеря еще впереди.

— Я знаю о мине, — сказала Кэтрин, когда Джеймс наконец позвонил ей, пять часов спустя после того, как Алекса сообщила Кэт эту ужасную новость, и все пять часов Кэтрин пыталась дозвониться до Джеймса, но Инвернесс безмолвствовал. — Ты плавал?

— Да.

— Джеймс, — тихо позвала Кэтрин, приглашая любимого поговорить с ней, как делал он это каждый вечер, делясь своими чувствами, своей печалью, горечью потери.

— Кэтрин, я все-таки не смогу прилететь на твой дебют в Сан-Франциско.

— Но ведь еще слишком рано, чтобы знать об этом точно, — сказала Кэтрин упавшим голосом. Джеймс от нее отдалялся; Кэт сражалась с собственными страхами и отважно боролась за Джеймса. — До этого я еще приеду в Вашингтон. Моя встреча с родителями была замечательна, но…

— Нет, — перебил ее Джеймс, но тут же, почувствовав свою резкость, заговорил более ровным голосом:

— Нет, дорогая. Мы с Элиотом едем во Францию.

— Когда?

— Надеюсь, завтра.

Джеймс уже был очень далеко от Кэтрин. Она попыталась приблизиться к нему шепотом любви.

— Ах, Кэтрин, — тихо отозвался Джеймс, — я должен лететь во Францию. Не знаю, когда я оттуда вернусь, но, любовь моя, несмотря ни на что, я позвоню тебе в гостиницу после твоего блестящего дебюта. В полночь, на Новый год. Идет?

— Идет. Джеймс, ведь все как-то образуется, да?

Джеймс слышал в голосе Кэтрин страх и понимал, что на самом деле она спрашивает, все ли образуется в их отношениях, сможет ли их нежная любовь преодолеть разрушительное действие его горя, его гнева.