Потом он наклоняет меня так неожиданно, что я начинаю хихикать, глядя, как с потолка медленно слетают последние воздушные шарики.
Остаток вечера мы с ним целовались, пили шампанское, танцевали, потом снова целовались и, как только в небе над Ист-Ривер появились розовые отблески зари, сели в такси, а потом, каким-то непостижимым для меня образом, оказались в постели.
Только ничего не случилось. Наверняка не случилось потому, что
а) мы оба одеты, и
б) я бы себе такого не позволила, сколько бы шампанского ни вылакала.
На сей раз я все буду делать правильно, а не как обычно делает Лиззи Николс.
И все получится. Потому что я прелестна.
И вот я лежу и размышляю над тем, насколько я прелестна и как неопрятно спит Чаз, его лицо расплющилось об одну из моих подушек. Он хоть и не пускает, как я, слюни во сне, Но зато жутко храпит. И тут я вдруг понимаю, что стук раздается не в моей похмельной голове.
Кто-то молотит во входную дверь, в которой вообще-то есть домофон, но он сломан (мадам Анри поклялась, что починит его на следующей неделе).
Кто может ломиться в дверь — о господи! — в десять часов утра после Нового года?
Я скатываюсь с кровати и встаю на нетвердых ногах. Комната качается у меня перед глазами, но потом я понимаю, что это перекошенный пол создает ощущение, что я падаю. Пол и чудовищное похмелье.
Держась на стену, я плетусь к двери и отпираю ее. На узенькой и очень холодной лестнице стук кажется просто оглушительным.
— Уже иду, — кричу я, решив, что это посыльный от нашего поставщика. Мадам Анри предупредила меня, что когда я займу квартиру наверху, то должна буду расписываться в получении заказов, которые будут доставляться вне рабочего времени.
Но какие заказы могут быть утром после Нового года? Никакие. Даже Браун дал своим рабочим выходной.
Спустившись в вестибюль, я долго вожусь со всеми многочисленными замками и в конце концов открываю дверь, не забыв накинуть цепочку на тот случай, если за дверью вдруг окажется серийный убийца или религиозный фанатик.
И вот сквозь трехдюймовую щель я вижу того, кого ожидаю увидеть меньше всего на свете.
Люк.
— Лиззи, — говорит он. Видно, что он очень устал. И расстроен. — Наконец-то, Я стучу уже несколько часов. Слушай, пусти меня. Мне нужно с тобой поговорить.
Я в панике захлопываю дверь.
Господи. Господи, это же Люк. Он вернулся из Франции и сразу пришел ко мне. Зачем он пришел? Разве он не читал моей короткой, но очень любезной записки, в которой я сообщила ему свой новый адрес, чтобы он смог переслать мне корреспонденцию, и попросила больше никогда не „пытаться со мной встретиться?
— Лиззи! — Он снова начинает стучать. — Прекрати. Не делай этого. Я всю ночь летел, чтобы сказать тебе. Не прогоняй меня.
Господи. Люк у моей двери. Люк у моей двери…
…А его лучший друг спит наверху в моей постели!
— Лиззи! Ты откроешь или нет? Ты еще тут?
Боже! Что мне делать? Я не могу его впустить. Я не могу допустить, чтобы он увидел Чаза. Мы не делали с ним ничего плохого. Но кто в это поверит? Только не Люк. Боже! Что мне делать?
— Да, я… все еще тут, — говорю я и открываю дверь, предварительно сияв цепочку, но все-таки стою у него на пути, чтобы не дать войти. Хотя стоять на пороге дома в вечернем платье холодно. — Но тебе нельзя ко мне заходить.
Люк смотрит на меня своими черными грустными глазами.
— Лиззи, — говорит он, явно не замечая того, что я спала в одежде. И не просто в одежде, а в вечернем платье от Жака Фата, которое много лет хранила для такого знаменательного события, как вчера. Только он об этом не знал. Я никогда ему не рассказывала.
— Я вел себя как последняя задница, — продолжает Люк, не отводя от меня глаз. — Конечно, когда ты начала мне говорить обо всей этой свадебной ерунде, ты поставила меня в тупик. Просто я не ожидал такого. Я думал, мы с тобой просто проводим время. Веселимся. Но ты заставила меня думать. Я не мог не думать о тебе. Хоть и старался, очень старался.
Я дрожу и смотрю на него во все глаза. И за этим он вернулся в Америку и даже, по всей видимости, встретил в воздухе Новый год, чтобы сказать, что я испортила ему праздники, хотя он и старался обо мне не думать?
— Я даже говорил об этом с мамой, — продолжает он, в лучах утреннего солнца его иссиня-черные волосы блестят. — Кстати, у нее нет никакой интрижки на стороне. Помнишь того парня, с которым она встречалась после Дня благодарения? Это ее пластический хирург. Он вколол ей ботокс. Но это так, просто к слову пришлось.