Королева сплетен в большом городе, Стр. 79

Однако его жена спокойно взяла платье в руки, протянула его мне и нежно возразила мужу:

— Анри, пусть она это сделает.

Я это оценила. Особенно учитывая ту самую «дуреху». Она явно изменила свою точку зрения, и вот теперь платье — платье Джилл — висело на специальных плечиках в задней комнате, где я каждый божий день спарывала то, что нашила прошлым вечером, приходила от этого в ужас и снова принималась за работу.

Говорят, самая кромешная тьма наступает перед рассветом. У меня достаточно большой опыт работы, чтобы убедиться в справедливости этого высказывания. За неделю до Рождества — а я обещала, что платье будет готово до него, чтобы осталось время что-то подделать перед торжеством, назначенным на канун Нового года, — я была абсолютно уверена, что не успею закончить работу… или, что еще хуже, закончу, но результат будет ужасающим. Это вам не шуточки — переделать шестой размер в двенадцатый.

Но я знала одно. Это возможно. Только очень и очень трудно. Требовались многие часы изнурительной работы ножницами и не менее изнурительного шитья и поглощения огромного количества диетической колы. Я приходила в ателье к половине третьего, как только заканчивалась моя смена у «Пендергаста, Лоуглинна и Флинна» — на данный момент это была единственная работа, за которую мне платили, — и сидела до полуночи, а иногда и до часу ночи, потом тащилась домой, падала в кровать, просыпалась в половине седьмого, наскоро принимала душ и снова возвращалась в адвокатскую фирму. Я редко видела Люка. Но ничего страшного в этом не было — Люк тоже был страшно занят сдачей своих, экзаменов. Он собирался пройти двухгодичный курс за один год, поэтому занятий, а следовательно, и экзаменов у него было в два раза больше. Это практически то же самое, как сделать из платья шестого размера платье двенадцатого.

Но хотя я практически не видела его в эти последние две недели, я имела возможность смотреть, сколько мне вздумается, на коробку под елкой, которую он купил вместе с маленькой подставкой и установил напротив окна, чтобы ее мерцающие огоньки были видны с улицы. Я заметила коробку, когда однажды вечером пришла домой после долгой и мучительной битвы с шотландкой на платье Джилл. Ее нельзя было не заметить (я имею в виду коробку).

Она была огромна.

Серьезно, коробка была размером с маленького пони. Или по крайней мере, с коккер-спаниеля… Она была чуть ли не больше самой елки. Это, разумеется, не было похоже на коробочку с кольцом.

Но, как сказала Тиффани, когда я упомянула об этом:

— Он наверняка из этих.

— Из каких? — спросила я.

— Из тех парней, которые не хотят, чтобы их девушка догадалась, что они дарят, и поэтому упаковывают свой подарок в миллион коробочек, которые кладут одну в другую. И все для того, чтобы у тебя не было возможности потрясти и определить, что это такое.

Это действительно имело смысл. Люк прекрасно знал, что я не умею хранить секреты (хотя с момента переезда в Нью-Йорк я сильно изменилась). Правда-правда, я повзрослела. Между неспособностью держать язык за зубами и неумением удержаться и не развернуть раньше времени рождественский подарок, в сущности, не такая уж большая разница. По правде говоря, я уже умудрилась слегка надорвать серебряную оберточную бумагу на коробке, правда, совершенно случайно, когда пылесосила комнату. Но я сумела сдержаться и приклеила ее обратно.

Тиффани права, и Люк действительно один из тех, кто любит вкладывать коробку в коробку… Это так на него похоже.

Именно поэтому я сделала то же самое с кошельком из гладкой кожи от Коча. Коробку, в которую я положила коробочку с подарком, мне дала миссис Эриксон. В ней хранилась жидкость для мытья посуды, которую соседка когда-то давно привезла из Нью-Джерси. Миссис Эриксон понадобилось два года, чтобы всю ее использовать.

Я надеялась, что Люк не станет принюхиваться, от коробки сильно воняло этой жидкостью.

И вот завтра уже Рождество, и я волнуюсь, как ребенок перед встречей с Санта-Клаусом в супермаркете. Но не из-за подарка — хотя мысль о нем и заставляет меня трепетать — и не из-за того, что мы проведем следующую неделю в разных частях света, я волнуюсь, как Джилл воспримет свое новое платье. Ведь несколько дней тому назад мне удалось собрать его в единое целое, и даже мадам Анри, посмотрев на то, что у меня получилось сказала: «Bien. Tres bien».

В ее устах это было высокой оценкой. Еще больше порадовало то, что месье Анри, почесав подбородок, походив вокруг, задав два-три уточняющих вопроса по поводу шотландки, посмотрел на платье, потом на меня и сказал: «Paifait».