Бэтман Аполло

Мне не нужно было это бессмысленное беличье колесо в голове, из которого я только что случайно вывалился на свободу. Наверно, именно это имела в виду Софи, говоря про indigenous mind.

Но увести туда благодарное человечество было невозможно. Свобода была недостижима. Она была слишком близко, чтобы можно было сделать в ее сторону хоть шаг. Она была раньше любой мысли и любого шага.

Увы, свобода кончалась именно там, где начинался человек. Даже я, вампир, не мог надолго вырваться из под власти ума «Б».

Меня уже подтащили к автозаку, и я почувствовал, что волшебное переживание внутренней незаполненности уходит. Но это меня не пугало. Я знал, что ничего не надо удерживать, ничего…

Из автозака вылез офицер в кителе и фуражке — судя по всему, нечто вроде штабного центуриона.

— Что там? — спросил он хмуро. — Балаклавинг?

— Путинг, — ответил один из омоновцев.

Офицер с сомнением смерил меня глазами.

— Точно не балаклавинг?

— Не, — сказал омоновец. — Реально путинг. У него нос на маске и крылья. Типо журавль. Все забыли уже, а он еще помнит…

Я заметил на погонах офицера в фуражке три больших звезды. Полковник. Вот и мой билет домой.

— Ну что ж, — сказал полковник, все так же хмуро изучая мой наряд, — мы за путинг не караем… Журавляйте, граждане, на здоровье…

Его глаза остановились на моей майке.

— А вот за призывы к насильственным действиям сексуального характера… Публичные призывы к массовым сексуальным действиям… Это уже серьезней. Да отпусти ты его. А то будет потом синяками торговать…

Державший меня омоновец разжал свои клешни.

— Тут вчера у одного тоже интересная кофтень была, — продолжал полковник. — «Мутен Судак». И ведь не подкопаешься вроде. Девки смотрят как на героя. Наглый такой. Думает, самый умный. А на кармане двадцать грамм конопли…

Омоновцы весело заржали.

— Господин офицер, — сказал я полковнику, — могу я сообщить вам нечто важное?

— Важное? Ну сообщи.

— Приватно, — сказал я, — чтобы ваши подчиненные не слышали. Это секретная информация государственного значения.

Полковник посмотрел на меня с интересом.

— Ну давай. Скажи на ухо.

И он развернул ко мне свое ухо — большое и надежное, морозное красное ухо российской власти.

Я шагнул к нему, поднялся на цыпочки (он был выше меня почти на голову) и тихо сказал первое, что пришло в голову:

— Терпи, халдей, аватаром будешь.

А потом быстро и сильно укусил его за шею сквозь дырку в балаклаве. Не так, как мы делаем это обычно, а просто зубами. Грубо и по-человечески.

Меня поразила та мускульная энергия, та, я бы сказал, радостная бетховенская сила, которую я вложил в это движение челюстей. Словно что-то долгие годы копилось в моей груди — и вырвалось наконец на свободу сверкающей всепобеждающей песней, которую не задушишь и не убьешь. На одну секунду я испытал головокружительное счастье — а потом ужаснулся, ибо понял, что до сих пор не знаю про себя ничего.

На шее полковника выступила кровь. Он побледнел, отшатнулся и выхватил из кобуры пистолет на тонком кожаном ремешке.

— Стоять!

Я никуда не шел — и сообразил, что он кричит не мне, а омоновцам, уже занесшим надо мной кулаки.

— Я сам с этой блядью поговорю, — сказал полковник и указал стволом на дверь в автозак. — Внутрь бегом, сука!

Омоновцы сильно нервничали, что мне ни разу не попало от них по шее — это было видно по их лицам.

— Спокойно, ребята, спокойно, — повторил полковник, вытирая с шеи кровь. — Я сам, лично… Только дай мне вот это…

Он взял у понимающе осклабившегося омоновца дубинку — и пихнул меня во вместительное нутро машины.

— Не беспокоить, пока не позову, — сказал он.

Как только дверной замок щелкнул, поведение полковника изменилось самым разительным образом. Первым делом он прошел мимо меня и на полную громкость включил плоский телевизор, свисающий на штанге с потолка (машина, похоже, возила не задержанных, а самих ментов — внутри она напоминала с любовью оборудованную бытовку строителей).

— Это чтоб крики глушить, — улыбнулся он, отогнул лацкан и показал мне маленькую золотую маску-значок.

Я кивнул.

— Зачем сами так рискуете? — спросил он, указывая на мои потрепанные черные крылья.

В его голосе звучала неподдельная забота.

— Хотел пропитаться, — ответил я.