Бэтман Аполло

— Ты снова потревожил мой сон, — прошипела она. — Прошлый раз я отпустила тебя живым, но сейчас ты не уйдешь!

И хоть я знал, что она шутит, испугаться я все равно успел.

Мы поцеловались, а потом она…

Сказать «соскользнула в мои руки» было бы галантно, но не вполне точно. На самом деле она повалилась на меня с высоты и сильно ушибла коленом мою ногу, использовав меня как дополнительный набор подушек. Но в этом наивном эгоизме было что-то настолько женское и вампирическое одновременно, что я даже не обратил внимания на боль. Тем более что другие женщины-вампиры в похожей ситуации причиняли моему здоровью куда больший вред.

Следующие несколько часов я по обыкновению опущу. Тем более что вряд ли сообщу нечто интересное: физически все происходит у нас как у людей. Только наши чувства куда интенсивнее среднестатистических, и длится все намного дольше. И еще мы нежнее и предупредительнее друг к другу.

Говорят, это результат наложения двух факторов — измененной химии мозга и фундаментального недоверия к партнеру, делающего все-таки наступающую близость куда более головокружительным путешествием. Если, допустим, человеческая любовь — это прыжок с парашютом, то любовь двух вампиров — прыжок из стратосферы, во время которого не до конца ясно, есть ли парашют вообще.

У нас он раскрылся целых три раза. Для вампиров это много.

Потом мы долго молчали. Я не думал вообще ни о чем — и мне это нравилось.

— Ты дурак, что приехал, — сказала она.

— Ты не хотела меня видеть?

— Я очень хотела тебя видеть. Но ты дурак. Отсюда не так просто уехать. Аполло превращает визитеров в свои игрушки.

— И тебя тоже? — спросил я.

Она как-то неопределенно дернула плечами.

— Он тебе говорил про освобождение человечества?

— Говорил, — ответил я.

— Он про это долго может, — усмехнулась она. — Очень любит. Старожилы говорят, сто лет назад «Интернационал» обожал петь. Бархатным баритоном…

Я поглядел на тряпичную голову императора. Разноцветные головки булавок казались облепившими его лицо насекомыми.

— Как-то ты его не слишком… Или, наоборот, слишком уж… Вполне себе клевый дядька. Только педик, по-моему.

Софи засмеялась — горько и безнадежно.

— Слушай, — сказал я. — Он так маскируется… Я даже его шею не увидел. Она у него длинная?

— Шею ему меняют, — сказала Софи. — Каждые сто лет, когда она в тулово уходит. Специально ее выращивают в трюме.

— Из чего? — спросил я.

— Это какой-то древний змей, — сказала Софи. — Реальное хтоническое существо. Он думает, что он самый главный в космосе. Его держат в хомутах, под капельницей с убойными психотропами и не спорят с ним ни по одному вопросу. Не мешают владычествовать над вселенной. А раз в сто лет делают ему усечение головы. Я один раз видела съемку — жуть. Голова у него как у льва, а тело — как у змеи. За сто лет отрастает новая шея нужной длины, и все повторяется…

— А саму голову правда никогда не меняют?

— Головы меняют только у вас, — сказала она. — Ну и в остальных великомышествах. Причем, если где-то этого долго не делают, Аполло начинает нервничать. И старается включить ветер перемен.

— Каждый век новая шея, — повторил я задумчиво. — Сколько же ему лет тогда?

— Никто не знает. Очень много. Если этот вопрос вообще имеет смысл. И еще Аполло все время должен оставаться в море.

— Почему?

— Чтобы не подействовало древнее Проклятие Земли, падающее на вампиров, пытающихся жить вечно. Его отторгает земля. Зато он пустил корни в воду. Типа как водоросль. Время от времени приходится их обрубать, потому что корабль теряет скорость. Еще ходят слухи, что Великая Мышь, на которой он живет, постоянно пытается обрасти другими головами — и ему приходится усекать ростки новых шей. В общем, проблем у него хватает.

— А ты хорошо его знаешь?

— Насколько его можно знать, Рама. Он непрозрачен. Но я подозреваю, что его цель — вечно существовать, перекладывая свойственное этому процессу страдание на других. Клубиться, так сказать, все дальше в будущее. И ему нужно моральное оправдание. Или что-то в этом роде.

— Странно, — ответил я, — мне показалось, он нормальный штрих. Левый и прогрессивный. Такой cultural marxist.

Софи мрачно усмехнулась.

— Левый? Прогрессивный? Рама, приди в себя! Он не левый и не правый. Он постоянно выясняет, не появилось ли в мире нового светлого учения. Какой-нибудь возвышенной надежды для человечества, пусть даже фальшивой. Он старается ее найти, как только она рождается. И сразу превращает в свою новую маску, и правит из-под нее миром. А когда обман становится виден, находит новую. И так уже много веков. Все озарения и взлеты человеческой истории — это просто его личины.