Александр II. Жизнь и смерть

Александр попросил уйти всех, даже священника, и долго молился один.

В это время во дворец приехал Костя  с женой и сыном — красавцем Николаем («Никола» — так простонародно зовет его Костя, в отличие от наследника — тоже Николая, которого в семье зовут «Никсом» — как покойного государя.) Приехала и сестра Маша. Мать умерла в конце прошлого года и не дожила совсем немного до этого дня. И они, круглые сироты, стали куда нежнее друг к другу. А потом был торжественный Большой выход в Большой придворный собор.

Шествие открывали церемониймейстеры в шитых золотом камзолах с тростями. Гофмаршалы и обер-гофмаршал шествовали с позолоченными жезлами. За ними — Александр с императрицей и детьми и члены императорской фамилии. А далее — длиннейший людской шлейф — члены Государственного Совета, сенаторы, министры, его свита, ее фрейлины. И эта, сверкающая золотом, орденами и драгоценностями процессия, медленно, торжественно ползла через анфиладу парадных залов.

Участники ее еще не понимали, что они, как и крепостное право, были частью средневековой жизни, которую император сегодня  разрушил...

Шествие остановилось в предцерковной комнате у дверей собора. Двери собора распахнулись... Но войти в собор могут только члены императорской фамилии и первые сановники государства. Вся остальная разряженная человеческая масса должна будет молча ждать окончания длиннейшей службы за дверьми собора.

Но он знал, что в безмолвии они простоят недолго. И вот уже кавалеры тихо выскальзывают на черную лестницу, где преспокойно курят. Разве посмели бы они такое при отце! И туда же к ним наверняка проскользнул сын Кости, Никола, — юный шалопай, чьи проделки так веселят романовскую семью.

И опять Александр усердно, долго молился. И рядом с ним так же усердно молились наследник Никс и другой сын — Саша.

Никс великолепен: красавец, спортсмен, умница. А вот Саша обликом не вышел — огромный, толстый, и оттого застенчивый и неуклюжий.

Потом был торжественный завтрак в Салатной гостиной. И после свершилось! Александр, Костя и сестра Маша отправились в его кабинет. Привели наследника Никса. И наступил звездный миг истории! Росчерком пера ему было дано освободить 23 миллиона рабов.

Из дневника великого князя Константина Николаевича:

«19 февраля 1861. После завтрака я остался, чтоб посмотреть, как Саша подпишет Манифест... Сперва он его громко прочел и, перекрестившись, подписал, а я его засыпал песком.. (Вот так Костя тоже поучаствовал в истории. — Э.Р.) Перо, которым подписал Манифест, подарил на память Никсу. С сегодняшнего дня начиналась новая история, новая эпоха... На сегодняшний день пророчествовали революцию и разный вздор, а народ был так тих и спокоен, как всегда. Обед был семейный у Саши». Правда, во время семейного обеда все вздрогнули, когда раздался грохот за окном. Но оказалось, что из-за оттепели снег упал с дворцовой крыши. Все же Александр решил пока не объявлять народу о великом событии. Наоборот, в лучших традициях отца было решено засекретить на время происшедшее, объявить Манифест только 5 марта в «Прощенное Воскресенье». В день, когда православные должны прощать обиды друг другу. После чего начинался Великий пост — время смирения, тихое и мирное — совсем не для волнений, но для покаяния.

А пока наш Янус решил подготовиться к объявлению Манифеста — опять же в традициях отца. Были приведены в боевую готовность войска по всей России. При этом было напечатано, что слухи о будто бы состоявшихся распоряжениях по крестьянскому вопросу — ложны и ничего такого в ближайшее время не предвидится. В это время в типографии печатали Манифест, и фельдъегеря на удалых тройках неслись в провинцию с тюками с Манифестом. А за ними — помчались флигель-адъютанты, генерал-адъютанты — разъяснять в провинции Манифест.

И наступило тревожное воскресенье 5 марта, день объявления Манифеста. Ретроградная партия по-прежнему усердно пугала бунтами.

«Не знаю, почему П.Н. Игнатьев (генерал-губернатор Петербурга) и многие другие высокопоставленные лица боялись, что при объявлении Манифеста произойдут беспорядки. Один Саша (Александр Паткуль, который когда-то учился у Жуковского вместе с императором, и теперь стал обер-полицмейстером Петербурга) был вполне уверен, что народ скорее пойдет помолиться в церковь, чем безобразничать на улице», — вспоминала жена Паткуля Александра