Воспламеняющая взглядом

Предлагали сделать огнеупорным ее жилище, и приставить к ней круглосуточную охрану, и одурманивать ее наркотиками. Рэйнберд долго это слушал, наконец не выдержал и застучал по столу тяжелым перстнем с бирюзой. Он стучал до тех пор, пока не дождался полной тишины. С Рэйнбердом, чья звезда так круто взошла, волей-неволей приходилось считаться при всей нелюбви к нему Хокстеттера (пожалуй, не было бы преувеличением сказать – ненависти) и, соответственно, его сотрудников. Как-никак именно он в основном имел дело с этим живым факелом.

Рэйнберд поднялся и милостиво дал им возможность полюбоваться своим изуродованным лицом.

– Я предлагаю ничего не менять. До сегодняшнего дня вы исходили из того, что девочка, скорее всего, не обладает никаким даром, хотя два десятка документов свидетельствовали об обратном, а если и обладает, то весьма скромным, а если не таким уж скромным, то, скорее всего, она им не воспользуется. Теперь же, когда ситуация изменилась, вы снова хотите выбить девочку из колеи.

– Это не так, – поморщился Хокстеттер. – Опять вы...

– Это так! – обрушился на Хокстеттера громовой голос, заставляя его вжаться в кресло. Рэйнберд ободряюще улыбнулся притихшей аудитории. – Короче. Девочка стала нормально есть. Она прибавила пять килограммов и перестала быть похожей на тень. Она читает, отвечает на вопросы, раскрашивает картинки. Она мечтает о кукольном домике, и добрый дяд уборщик пообещал достать его. И после этого, джентльмены, вам, что же, не терпится начать все сначала? С многообещающего нуля?

Техник, обслуживающий во время теста видеокассетную аппаратуру, позволил себе робко поинтересоваться:

– Ну, а если она подожжет свою квартирку?

– При желании она давно бы это сделала, – ответил Рэйнберд. Возразить тут было нечего. Дискуссия закончилась.

...Впереди виднелись конюшни – темно-красные с белой отделкой. Рэйнберд громко рассмеялся.

– Здорово ты их напугала, Чарли!

– А тебя?

– А чего мне пугаться? – Рэйнберд потрепал ее по волосам. – Это только когда в темноте запирают, я нюни распускаю.

– И ни капельки это не стыдно, Джон.

– При желании, – тут он слегка перефразировал то, что сказал вчера на совещании, – при желании ты давно могла бы меня поджечь.

Она мгновенно подобралась.

– Как ты... как ты можешь!

– Прости, Чарли. Язык мой – враг мой. Они вошли в полумрак конюшен, и в нос сразу ударили запахи.

Лучи закатного солнца косо пробивались между балок, и в этих неярких полосах света полусонно кружилась мякинная пыль.

Грум расчесывал гриву вороному с белой звездой во лбу. Чарли остановилась как вкопанная, не в силах отвести глаз. Грум поворотился к ней и сказал с улыбкой:

– Это, значит, вы и есть юная мисс. Мне сказали, что вы должны прийти.

– Какая она красивая, – прошептала Чарли. У нее задрожали руки, так ей хотелось коснуться этой шелковистой кожи. Ока увидела темный, спокойный, чуть увлажненный конский зрачок... и влюбилась с первого взгляда.

– Вообще-то это мальчик, – сказал грум и украдкой подмигнул Рэйнберду, не подозревая, что он за птица, поскольку видел его впервые. – В некотором смысле.

– А как его зовут?

– Некромансер, – сказал грум. – Хочешь погладить? Чарли неуверенно приблизилась. Лошадь опустила морду, и девочка ее погладила. Знала бы Чарли, что она зажжет полдюжины костров, только бы прокатиться верхом – при условии, что Джон будет рядом... но Рэйнберд сразу понял это по ее глазам и невольно улыбнулся.

Она случайно обернулась и поймала его улыбку; на мгновение ее рука, гладившая лошадиную морду, повисла в воздухе. Что-то ей не понравилось в этой улыбке, а уж, кажется, в Джоне ей нравилось решительно все. Она воспринимала людей интуитивно, не задумываясь: для нее это свойство было столь же неотъемлемым, как голубые глаза и пять пальцев на руке. И отношения у нее складывались на основе первоначального ощущения. Хокстеттер ей не нравился – она тотчас почувствовала, что он смотрит на нее как на лабораторную пробирку. Как на объект исследования.

Но к Джону она привязалась сознательно – он столько для нее сделал, он такой добрый, к тому же он натерпелся из-за своего уродства... одного этого было достаточно, чтобы почувствовать в нем родственную душу и пожалеть. Разве она сама оказалась здесь не потому, что природа создала ее уродцем? И при всем при том Джон был из тех людей – вроде мистера Рочера, владельца закусочной в Нью-Йорке, который частенько играл в шахматы с ее отцом, – чья душа потемки. Старый Рочер всегда ходил со слуховым аппаратом, на руке у него была татуировка – голубоватый нечеткий номер. Однажды Чарли спросила отца, что это значит, и папа, взяв с нее слово, что она никогда не спросит об этом мистера Рочера, пообещал как-нибудь все объяснить. Но так и не объяснил. Пока они играли в шахматы, Чарли смотрела телевизор и жевала ломтики колбасы, которые приносил ей Мистер Рочер.