Воспламеняющая взглядом

Он подумал о Чарли, и это тоже помогло.

Он сполз с кровати и расслабленной походкой направился в гостиную.

– Что случилось? – закричал он. – Я испугался! Где мое лекарство? Эй, дайте мне мое лекарство!

Он обмяк перед телевизором и тупо уставился на экран.

Но под этой маской тупости мозг – сила, которая может сдвинуть мир, – лихорадочно искал пути к спасению.

Как ее отец, проснувшись в темноте, не вспомнит толком свой сон, так Чарли Макги не сумеет потом восстановить в памяти детали своего долгого разговора с Джоном Рэйнбердом, лишь наиболее яркие моменты. Она так и не поймет, почему выложила во всех подробностях, как попала сюда, почему призналась, как ей тоскливо одной, без папы, и страшно, что ее обманом снова заставят что-нибудь поджигать.

Во-первых, конечно, темнота – а также уверенность, что о ни не подслушивают. Во-вторых, Джон... сколько он в своей жизни натерпелся и как, бедняжка, боится темноты, после того как эти конговцы продержали его в ужасной яме. Он, наверное, об этой яме думал, когда спросил отсутствующим голосом, за что ее сюда упрятали, и она начала рассказывать, желая отвлечь его. Ну а дальше – больше. То, что она держала за семью печатями, выплескивалось все быстрее и быстрее, в сплошном сумбуре. Раз или два она заплакала, и он неуклюже обнимал ее. Хороший он все-таки... даже в чем-то похож на папу.

– Ой, ведь если они поймут, что тебе все про нас известно, – неожиданно всполошилась Чарли, – они тебя тоже могут запереть. Зр рассказывала.

– Запрут, как пить дать, – беззаботно сказал Джон. – Знаешь, подружка, какой у меня допуск? "D". Дальше политуры для мебели меня не допускают. – Он рассмеялся. – Ничего, если не проболтаешься, я думаю, все обойдется.

– Я-то не проболтаюсь, – поспешила его заверить Чарли. Она была обеспокоена тем, что, если проболтается Джон, они на него насядут и сделают орудием против нее. – Жутко пить хочется. В холодильнике есть вода со льдом. Хочешь?

– Не бросай меня! – тут же откликнулся он.

– Ну давай пойдем вместе. Будем держаться за руки. Он как будто задумался.

– Ладно.

Осторожно переставляя ноги, держась друг за дружку, они пробрались в кухню.

– Ты уж, подружка, не сболтни чего. Особенно про это. Что такой здоровяк боится темноты. А то такой гогот подымется – меня отсюда ветром выдует.

– Не подымется, если ты им расскажешь про...

– Может, и нет. Все может быть. – Он хмыкнул. – Только, по мне, лучше бы им не знать. Мне тебя, подружка, сам бог послал.

От его слов у нее на глазах снова навернулись слезы. Наконец добрались до холодильника, она нащупала рукой кувшин. Лед давно растаял, и все равно пить было приятно. Что я там наболтала, испуганно думала Чарли. Кажется... все. Даже такое, о чем уж никак не хочется говорить, – про ферму Мэндерсов, например. Хокстеттер и эти люди, они-то про нее все знают, ну и пусть. Но Джон... теперь он тоже знает, – что он о ней подумает?

И все же рассказала. Каждый раз его слова почему-то попадали в самое больное место, и – она рассказывала... и плакала. Она ждала встречных вопросов, вытягивания подробностей, осуждения, а вместо этого встретила понимание и молчаливое участие. Не потому ли он сумел понять, через какой ад она прошла, что сам побывал в аду?

– На, попей, – предложила она.

– Спасибо. – Он сделал несколько глотков и вернул ей кувшин. – Спасибо тебе. Она поставила кувшин в холодильник.

– Пошли обратно, – сказал он. – Когда же, наконец, дадут свет? – Скорей бы уж. Сколько они уже здесь вдвоем? Часов семь, прикинул он, не меньше. Скорей бы выбраться отсюда и все хорошенько обмозговать. Нет, не то, о чем она ему сегодня рассказала, тут для него не было ничего нового, – а план дальнейших действий.

– Дадут, дадут, – успокаивала его Чарли. С теми же предосторожностями они проделали обратный путь и уселись на кушетке.

– Они тебе ничего не говорили про твоего?

– Только, что он живой-здоровый, – ответила она.

– А что если я попробую пробраться к нему? – сказал Рэйнберд так, будто его только что осенило.

– А ты можешь? Правда, можешь?

– А что, поменяюсь с Герби отсеками... Увижу, как он там.

Скажу, что ты в норме. Нет, сказать не получится... я ему лучше записку или что-нибудь такое.

– Ты что, это ведь опасно!

– Ну, это если часто. А разок можно – я ведь твой должник. Надо глянуть, что с ним.

Она бросилась к нему на шею и расцеловала. Рэйнберд прижал ее к себе. По-своему он любил ее, сейчас больше, чем когда-либо. Сейчас она принадлежала ему, а он, хотелось верить, ей. До поры до времени.