– Так точно, – ковыльнув, застыл он. – А вы кто будете?.. Из российского консульства?..
– Нет, ваш переводчик.
– А, хорошо, а то я думал, что это уже за мной приехали…
– Есть основания бояться?
– Еще какие!.. Я в мировой суд жалобу подал, ущерб в 10 лимонов баксов оценил – еще бы не бояться! Прикончат как котенка.
– На кого подали жалобу?
– На Россию.
– Надеетесь получить с России 10 миллионов? – уточнил я.
– А как же! По одной простой причине – они мне полагаются!
Решив, что это не урка, а псих, я ласково указал ему на дверь музгостиной:
– Прошу!
– Понял.
Он благодарно пропыхтел мимо меня, сопя и свистя перебитым носом. От хромой ноги его во время ходьбы исходил деревянный стук. Озираясь, куда бы положить мешок – «Документы!» – он спросил меня, не снять ли галстук, все-таки не на свадьбу пришел, но я, с вожделением поглядывая на мешок («Может быть, работа появится, письменные переводы!») – пожал плечами:
– Вы в костюме, так что и галстук при деле.
– Да? – недоверчиво переспросил он, поколебался, но галстук с толстой шеи все-таки содрал и, не развязывая, кинул его в свой необъятный мешок. – Не нужен он мне. В Страсбурге одевал, а тут – не надо. Сниму лучше эту ебаторию, на глотку давит.
– Давно из Страсбурга?
– Пару недель назад там был. Оттуда в Голландию заехал, в Гаагский трибунал, оттуда – прямо в Дюссельдорф. А оттуда уже сюда прислали. Мне терять нечего. Мое дело правое. Но мое дело плохо. Вмандякался в дерьмо. Давай я тебе документы покажу!.. – И он споро полез в мешок, но я успел остановить его: позже, сейчас отпечатки и фото, документы – потом. – Понял. Как скажешь. Будем на «ты»?.. Что делать?.. Куда идти?..
Я указал на Зигги, стоявшего к нам спиной (он мазал чернила на станок):
– Сейчас он пальчики снимет!
– Чего это?.. Я не бандит. Я альпинист. И конезаводчик.
– Конезаводчик? – повторил я слово, рождавшее какие-то странные ассоциации с дореволюционным прошлым.
– Ну да, лошадей развожу. Ахалтекинцев. Слыхал?.. Вот. Кем только в жизни не был!.. И альпинистом, и циркачом, и подводником, и в кино снимался… Теперь вот пиздецом накрыт лежу, ничего нет, все отняли, бляди ебучие, сучьи вскормыши…
– Кто отнял?
– Понятно, кто – внучка президента, кто же еще?.. Чтоб ей пусто было, давалке!..
Он не успел досказать – Зигги взял его мощную руку и начал тыкать пальцами в чернила:
– Спортсмен?
– Я, я[41]! Спорт, гут спорт! – подтвердил Малой с гримасой улыбки на обезображенном лице (от перебитого носа и шрамов лицо съехало на сторону, перекосилось, как после пареза, – вид был диковат).
– Поставьте мешок, никто не украдет! – сказал Зигги.
– Понял. – И Малой кинул мешок на пол, однако недалеко от своих ног: видно, он крепко надеялся на эти бумаги. Свист из его носа был то громче, то глуше.
Зигги управился с отпечатками и усадил Малого к стене, начал настраивать поляроид.
– В кадр не вмещается, – пошутил он. – Все русские такие здоровяки?
– Все. Потому и войну выиграли, – завел я беспроигрышную шарманку.
– Ну да, Шталинград… Слышал от деда. Он там руку потерял.
– Хорошо, что не голову.
– Верно. Там большая мясорубка была. Без руки жил потом, ничего. Левая, к счастью.
– Могла быть и правая, – предположил я.
Малой тем временем заковылял к умывальнику – отмываться от чернил.
– Что это с ним? – кивнул Зигги на его хромую, вывернутую ногу.
– Все очень просто – с горы упал, – лаконично ответил Малой. – Хорошо еще, не убился, только одну кость сломал и сотрясение средней тяжести получил.
– Ногу сломать лучше, чем позвоночник, – заметил я.
– Позвоночник у меня тоже не в порядке – винтом рубануло, когда под водой был. И нос мучает – с трапеции в цирке сорвался. Теперь вот на роже вечный хмурняк… И сотрясений штук восемь, все и не упомню. Беда! – покачал Малой массивной бритой головой. – Я сам с Алтая, с детства по горам лазаю. Это потом в Москву поехал жить, будь она трижды проклята, а в детстве там жил, на воле.
Когда все было закончено, мы отправились наверх. Я шел впереди, Малой, шурша мешком, хромал сзади и громко, надрывно, с заливистым свистом сопел.
Дверь в кабинет Тилле открыта, там два сотрудника. Когда они увидели Малого, один сказал:
– О-о!.. – а другой пожелал Тилле удачной работы.
Оба, опасливо косясь на Малого, вышли, а Тиле пробормотал:
– Бог мой… – и начал распутывать шнуры диктофона.