Коктейль под названием «муж»

Семья затаилась в ожидании нового коленца, на которые дед был мастером.

Манерную невестку он терпеть не мог, к сыну относился снисходительно, а внучку нежно любил. Самым страшным испытанием было любое официальное торжество, которое по этикету нельзя было провести без Михаила Яковлевича. Дед мстил своей социалистической молодости, державшей его в узде сплошных ограничений, и любое тусовочное мероприятие превращал в фарс, позоря близких и распугивая гостей сомнительными комплиментами и вызывающе-откровенными разговорами политической направленности. С первыми он подкатывался к молодившимся дамам, а со вторыми – к депутатам и политическим деятелям, дорожившим своими теплыми местами. Делал он это все демонстративно и с нескрываемым удовольствием. Больше всего доставалось Диане Аркадьевне, которую свекор с упоением изводил на светских раутах.

– Оно, конечно, лошадей на переправе не меняют, – задумчиво рокотал он, при большом скоплении народа разглядывая холодеющую невестку, – но ведь загнанных кобыл-то пристреливают! А блудливых и вовсе – на колбасу!

Диана Аркадьевна, чувствовавшая за собой определенную долю вины, в открытую конфронтацию не вступала, но отвечала взаимной неприязнью, смешанной со страхом. Ей все время казалось, что свекор что-то знает или догадывается. Спасало только то, что муж, будучи глубоко уверен в ограниченных умственных способностях жены и ее абсолютно зависимом положении, на слова отца внимания не обращал, лениво отмахиваясь и даже не пытаясь сгладить неловкость.

Визит свекра на дачу стал неожиданностью. Тем более что намечался романтический вечер с соседом.

– Михаил Яковлевич, может, коньячку? – Диана Аркадьевна попыталась нейтрализовать родственника и отвлечь его от обреченно мотавшегося вдоль стола кавалера.

– А для кого это ты тут коньячок держишь? – прищурился вредный старик, строя из себя симбиоз Шерлока Холмса и комиссара Мегре.

– Так для Максима, – покраснела невестка. Девушки сидели как примороженные, и даже Маша не спешила подходить к любимому деду.

– Ага. Ага, – презрительно закивал патриарх семейства Кузнецовых. – А то он часто сюда приезжает. Чего застыла? Я говорю, часто он сюда приезжает-то?

– Нет, – вытянулась Диана Аркадьевна.

– Не скучает, стало быть, – подытожил Михаил Яковлевич. – И правильно. Чего ему там скучать. Радоваться надо. И ты, я гляжу, тут не скучаешь.

– Да я с внуком…

– Ну да, ну да, – дед пригвоздил взглядом местного Казанову, царапавшего раму. Видимо, красавец мужчина надеялся выброситься из окна. – Хотя во внуки он тебе, может, и не годится, а в сыновья-то точно. Ишь, в сиськах силикон, в башке студень. Я тебя на чистую воду-то выведу!

– Нет у меня силикона! – взвизгнула Диана Аркадьевна.

– Надо же: а то, что я про студень сказал, тебя не взволновало? Правильно, волноваться нечему, – печально скривился Михаил Яковлевич. – Колышется там в черепушке сплошная желеобразная масса с люрексом вместо извилин. Куда Макс смотрит? Давно пора тебя за ушко да на солнышко. Таранька ты сушеная, совести в тебе нет ни на грамм.

Диана Аркадьевна трагически всхлипнула и, едва не сметя свекра, вылетела в темноту.

Мгновенно сориентировавшийся Казанова решил изобразить рыцаря и под этой маркой миновать негостеприимного старика.

– Не смейте обижать даму! – Он выпятил грудь и опасливыми приставными шагами начал наступление, продвигаясь исключительно боком.

– Так ить не твоя дама-то, – простецки заулыбался дед. – Или твоя?

– Дама – она не обязана быть чьей-то. Право на неприкосновенность дает ей уже то, что она дама. Дамы – они общие.

– Общие дамы на Тверской стоят, – старик продолжал улыбаться с доброжелательностью аллигатора. – А эта курица щипаная – невестка моя. Пока еще невестка!

Последнее предложение он проорал так, чтобы Диана Аркадьевна была в курсе перспектив.

– Дед, зря ты так, – наконец вмешалась Маша. – Давай пироги есть. Надя, чай вскипятите!

– Ну, пироги так пироги. – Михаил Яковлевич смачно шлепнул зардевшуюся Надежду по объемистой филейной части и посмотрел вслед быстро удаляющемуся гостю. – Темень-то на улице. Не ровен час – сломает себе что-нибудь.

Словно в подтверждение его слов из-за забора раздался треск и жалобный вскрик.

– О! А теперь можно и по коньячку! – старик удовлетворенно потер руки.

Во тьме теплой июньской ночи одуряюще стрекотали сверчки, где-то лениво побрехивала собака, да слышалось удаляющееся жалостливое бормотание Казановы.