Девушка с синими гортензиями

– Жюли Прео, – пояснил Бриссон.

Следующее фото: молодой человек с бородкой сидит за пианино и с мученической гримасой держит руки в воздухе, изображая музыканта, а вокруг него собрались гости и хозяева яхты, на заднем плане виден дворецкий с подносом.

– За пианино Ролан Буайе. Кто же тогда стоял за камерой? – спросила Амалия.

Бриссон удивился:

– Дайте-ка взглянуть… Высокий и худой в кадре – Эттингер. Рейнольдс здесь, все женщины тоже. Шарль Морис… капитан… Кажется, за камерой Анри Невер.

Еще снимки: Жинетта собирает цветы на берегу Рейна; Жинетта позирует у штурвала; Жинетта шутливо отдает честь фотографу; снова яхта у причала. А вот…

– Какая поразительная фотография! – вырвалось у Амалии.

Жинетта, закусив палец, сидит в шезлонге на палубе, не реагируя на камеру и глядя куда-то в сторону. На лице – выражение полностью ушедшего в себя человека, который поглощен мыслями о чем-то далеком, может быть, даже недосягаемом…

– Снимок не очень четкий, – сказал Бриссон, словно оправдываясь. – Но вы правы, у нее тут такое лицо…

Другой снимок: хохочущая Жинетта с бокалом шампанского. Еще один: старый Невер нежно обнимает за талию Еву Ларжильер, сбоку стоит хмурый Шарль Морис, даже не пытаясь изобразить улыбку.

Капитан и еще двое членов экипажа. Мельницы на берегу. Ночной город (судя по светящимся точкам и смутным очертаниям домов на темной фотографии). Несколько совершенно смазанных фотографий. И вот – та самая каюта, то самое окно. Под окном стол, в кресле возле него сидит Жинетта, облокотившись на руку, и улыбается.

Амалия достала лупу и стала тщательно изучать фотографию. Затем извлекла из пачки снимков тот, на котором лучше всего было видно яхту, и также внимательно осмотрела его.

– Здесь еще есть фото ее каюты? – спросила баронесса у Бриссона.

Тот отрицательно мотнул головой:

– Нет. Дальше только самые обычные снимки.

Амалия просмотрела оставшиеся фотографии. Жинетта и Жюли, Ева и Шарль, Шарль и Жинетта, Жинетта и ее муж, Рейнольдс отдельно, снова Рейнольдс, разговаривающий с Невером. Группа мужчин: старый Невер, худой долговязый Эттингер, Шарль Морис, капитан. Жинетта, Жинетта, Жинетта. И подряд – несколько пустых кадров, которые Буайе не успел заснять.

– Давайте теперь посмотрим кинопленки, – сказала Амалия и вызвала Александра, чтобы тот помог настроить проектор.

Они переместились в малую гостиную, повесили на стену белую простыню, и Александр стал возиться с пленкой. В дверь заглянула Ксения.

– Мсье Бриссон? Вас к телефону.

Инспектор покраснел, словно впервые узнал о существовании телефонного аппарата, и быстро вышел, едва не споткнувшись на пороге. Когда он вернулся, Амалии было достаточно бросить взгляд на его лицо, чтобы понять: что-то случилось. Конечно, Бриссон сделал все, чтобы скрыть свои эмоции, но баронесса Корф была не из тех, кого легко провести.

– Дурные вести? – спросила она.

– Как посмотреть… – буркнул инспектор.

Амалия не стала настаивать, справедливо полагая, что рано или поздно, если ей понадобится, она все равно все узнает. Александр наконец справился с пленкой, свет потушили, и проектор затрещал, унося зрителей в далекий 1911 год.

Мельницы на берегу… камера дрожит, переходит на лицо Жюли, которая в смущении отворачивается. Жинетта не отворачивается, играет сначала удивление, глядя через расставленные пальцы, потом томный восторг, щурясь сквозь длинные ресницы, и под конец виснет на шее своего мужа. Ева тоже играет, изображает преувеличенно театральные жесты, и в свою очередь обнимает Шарля. Камера показывает группу зрителей, которые хлопают.

Вторая съемка: Жинетта у штурвала, капитан что-то говорит, судя по всему, показывает ей, как управлять яхтой. Хозяйка берется за штурвал, немного крутит его, потом ей становится смешно, и она задорно показывает подсматривающей за ней камере кончик языка.

Проектор трещит, на белой простыне оживают тени… Жинетта, Ева и Жюли сидят в шезлонгах, Жинетта разбирает охапку полевых цветов, которые лежат у нее на коленях. К женщинам подходит дворецкий с подносом, предлагает напитки.

Четвертая съемка. На палубе Жинетта, Ева и Шарль разыгрывают перед зрителями представление, пародируя недавний неприятный визит немецких таможенников. Жинетта дурачится, то надевает, то снимает фуражку, одновременно меняя манеры и изображая то мужа, то себя. Шарль играет деревянного негнущегося немца с воображаемым моноклем, который он то и дело теряет. Ева все осматривает, строго указывает на бутылки на столе и пытается занести их в отчет. Шарль важно что-то говорит, выставив вверх указательный палец, и делает движение к Жинетте. Та изображает изумление, отшатывается, умоляет, закатывает глаза, но Шарль явно намерен самолично ее обыскать. Пленка прыгает, изображение сбивается, затем видно, как зрители смеются и хлопают.