Девушка с синими гортензиями

– Думаете, любовник Лантельм действительно там жил? По мне, так не слишком удачное место. Рядом окраина Парижа и всякие злачные кварталы, которые приличные люди обходят стороной. – Видаль внимательно посмотрел на Амалию. – А может быть, он действительно тот неведомый суфлер или разносчик цветов? Любовь, знаете ли, странная штука, и социальное положение тут не имеет никакого значения.

– Если это был разносчик цветов, – усмехнулась Амалия, – то хотела бы я на него посмотреть. Но пока я воздержусь от предположений. Будем исходить из того, что если в каком-либо деле участвует больше одного человека, значит, есть шансы, что сохранить его в тайне не удастся. Иными словами, когда мы будем в Париже, надо будет обойти тех знакомых Лантельм, которых мы не успели расспросить. Наверняка хоть кто-нибудь из них что-нибудь знает или слышал о таинственном господине с улицы Кардине.

Однако, когда Амалия и Видаль наконец вернулись в Париж и баронесса приехала к себе домой, ей пришлось пересмотреть свои планы. Потому что выяснилось, что всего несколько часов назад о ней спрашивал инспектор Бриссон.

– Полицейский сказал, – добавила Ксения, – что они нашли фото и пленки, о которых ты спрашивала. Правда, сразу же оговорился, что ничего особенного в них нет, просто любительская съемка не самого лучшего качества.

– Мсье Бриссон оставил свой номер? – спросила Амалия. – Отлично, тогда надо будет пригласить его к нам на ужин.

Нам неизвестно, на какой эффект рассчитывала баронесса Корф, когда приглашала молодого полицейского инспектора к себе домой. Но когда Ксения вошла в гостиную и увидела Бриссона, у нее мелькнула мысль, что мать поступила так не без коварного умысла. Верзила-инспектор в мятом пиджаке выглядел совершенным чужаком среди светлой мебели, обитой шелком, и витражей, с которых на него надменно взирали прекрасные дамы ушедшей эпохи. Леонар Бриссон и сам чувствовал себя не в своей тарелке и держался в углу, исподлобья косясь на всех входящих.

– Мама задерживается, просила ее извинить, – объявила Ксения. – А вы, значит, полицейский?

У нее было открытое приятное личико, и инспектор немного приободрился. Но тут увидел в глазах девушки такие же янтарные искорки, что и у ее матери, и чертыхнулся про себя, почти пожалев, что пришел сюда. Наконец вошла сама Амалия, протянула ему руку, произнесла несколько любезных слов, и как-то незаметно они переместились в столовую. Еда Бриссону понравилась, вино было выше всяких похвал, сыновья хозяйки поддерживали беседу больше из вежливости, но он уже знал, что те бывшие военные, и не ждал от них особого красноречия. Впрочем, сам инспектор тоже не мог назвать себя мастером светской беседы. Допросы-то вести он умел, а вот обходительности ему все-таки не хватало. Работа в полиции приучила его всегда называть вещи своими именами, но в обычной жизни это качество не раз оборачивалось против него.

– Итак, инспектор, – сказала Амалия, когда ужин был окончен и они перебрались в гостиную, – как я понимаю, вы все-таки нашли в вещах Буайе пленки с той поездки на Рейн. Они с вами?

Тут Бриссон некстати вспомнил, как старый Папийон совместно с каким-то хлыщом из министерства насел на него, чтобы заставить его поделиться своим открытием с баронессой Корф, и побурел лицом. Он терпеть не мог, когда в его работу вмешивались посторонние, но ужин и вино значительно сгладили его обиду, так что, когда инспектор передавал Амалии большой пакет, только сопение и взгляд исподлобья выдавали его внутренний протест.

– Здесь все фотографии. Их около семидесяти. Некоторые совсем нечеткие, поэтому ребята из нашей лаборатории не смогли ничего из них выжать. Но мне сказали, чтобы я принес вам все снимки до единого. Киносъемка, которую сделал Буайе, в отдельном пакете. Там четыре пленки, все короткие. – Бриссон выдержал крохотную паузу, но не удержался и все-таки с сарказмом добавил: – И ни на одной, увы, не запечатлено, как Рейнольдс выбрасывает свою жену в окно.

Амалия развернула пакет, на всякий случай спросив:

– Фото лежат в порядке очередности?

– Да, по мере того, как они были сделаны.

Баронесса стала разбирать снимки. Яхта «Любимая» стоит у причала… Снова яхта, на борту стоят крошечные фигурки и машут руками – вот Женевьева Лантельм в белом платье и светлой шляпке, позади видна высокая фигура ее мужа, он улыбается, и стекла его очков блестят на солнце… Река, какой-то порт… Ева Ларжильер и Женевьева сидят на палубе и беседуют, Ева закинула ногу на ногу, позади силуэт молодой круглолицей женщины…