Джентльменов нет - и привет Джону Фаулзу!

– Так эта цитата и придает пикантность всему материалу! Нынче, однако, забыты старые общеизвестные истины.

– Не будем спорить, Лиза, – устало сказала Татьяна Михайловна. – Как поживает твоя дочка? Растет, поправляется?

– У меня сын.

– Да, я вспомнила, дочка у Лены из бухгалтерии. Нарожали тут, таблеток от склероза не хватит, чтобы про всех не забыть. Но ты пиши, девочка, дальше! Главный сказал, что ты способная и тебя можно потихоньку продвигать. Смотри не зазнавайся, это я тебе по секрету сказала. И старайся! – Татьяна Михайловна выразительно постучала пальцем по обложке, и палец пришелся как раз лоб певицы. – Но вот скажи, дорогая, – глаза Татьяны Михайловны хитро прищурились, – ты вот пишешь свои разоблачительные статьи. А не думаешь, что большинство читательниц тебя не понимают и только и мечтают, как бы подцепить богатенького Буратино. В конце концов, не так уж плохо, когда у мужа много денег!

– Плохо, когда он пользуется тем, что у жены их мало и ее жизнь целиком зависит от его расположения или нерасположения, – серьезно ответила Лиза.

– А если любишь? Какой же выход? – Видно было, что разговор этот интересен самой Татьяне Михайловне.

– У женщины должно быть свое занятие, способное ее прокормить.

– При советской власти так и было, – улыбнулась шефиня. – Женщины тогда говорили о себе, что они похожи на вьючных животных, работающих и на производстве, и дома, а в газетах во множестве публиковали статьи, в которых журналисты и общественные деятели всерьез ратовали за то, что мужья должны зарабатывать столько, чтобы жены спокойно могли сидеть дома и воспитывать детей. Ты-то этого не можешь помнить, ты слишком молода, но твоя мама наверняка знакома с этими дискуссиями.

– Моя мама не работала с тех пор, как вышла замуж, – ответила Лиза и прямо посмотрела в ухоженное лицо начальницы. – А я хочу стать хорошим журналистом!

– Ну что ж, похвально! – Татьяна Михайловна тяжело оперлась о стол, но встала со стула вполне грациозно. Лиза подумала, что, несмотря на стройность и моложавость, у начальницы болит поясница, но она никому об этом не говорит. Шефиня мягко повернулась на невысоких, но изящных каблучках и подмигнула Лизе: – Бог в помощь, девочка! Раньше бы сказали: «Вперед, к новым трудовым свершениям!» – Она сделала Лизе ручкой и пошла по своим делам.

«Да, вот такой, как она, я тоже хотела бы быть к своим пятидесяти годам! – подумала Лиза, в третий раз открыла свою статью и задумалась. – Или такой же, как Нина...»

В первую же минуту, как только Лиза вошла в комнату, она узнала женщину, о которой должна была написать статью. Она растерялась, не зная, как представиться Нине. Не спросишь же: «Вы меня не помните? Это я когда-то увела от вас мужа». И хотя последнее их свидание было вполне дружелюбным, Лизе тяжело было вспоминать, что тогда, пять лет назад, она была не права.

Лиза протянула Нине визитную карточку и вдруг поняла, что та ее не узнала. Лиза удивилась, сначала не поверила, но потом вспомнила про парик, увидела, как спокойно держится Нина, и успокоилась.

«Не узнала, тем лучше. Если вспомнит, значит, после поговорим. А сейчас главное – работа».

И Лиза действительно собрала хороший материал. При этом ее искренне порадовало, что Нина после развода не опустилась, не растерялась, а, наоборот, поднялась и теперь живет той жизнью, которую выбрала сама. При этом Лиза невольно вспомнила о своей матери, и сравнение это оказалось, конечно, в пользу Нины.

«Я напишу хорошую статью! – решила она. – Если Нина позволит, я расскажу читателям о ее разводе и поставлю проблему: что лучше – жить так, как хочешь, не имея семьи, или подавлять себя в угоду близкому человеку».

У Лизы уже зачесались руки засесть за компьютер, но тут в тишине комнаты затрезвонил ее мобильный телефон, да так отчаянно, что у нее сразу возникло ощущение: что-то случилось. И точно. Голос Гали, а это звонила она, был напряжен.

– Лиза, ты где? У Саши поднялась температура. Пока тридцать восемь и три. Что ему дать из лекарств? Ты скоро приедешь?

Как всегда, когда у Сашки поднималась температура, Лизу охватывала паника. Разговоры типа: «Все дети болеют, ничего особенного», – были не для нее. Когда Сашка заболевал – а случалось это довольно часто, – она всегда вначале чувствовала ужас и желание убежать куда-нибудь на край света, чтобы от этого ужаса скрыться. Конечно, она никуда не бежала и сама решала все исходящие из текущего момента задачи, но чувство ужаса, противная слабость в ногах, замедленная способность соображать, покрывающиеся холодным потом руки и сердцебиение настолько были противны ей, что даже снились в ночных кошмарах. Одна мысль о том, какой Сашка становится больной – жалкий, тяжелый, красный, покрытый испариной, – могла привести ее в состояние болезненной слабости. Лиза боролась с ней. Ей не на кого было переложить заботы о сыне. И она старалась не обращать внимания ни на свое сердцебиение, ни на слабость, а заставляла себя делать то, что нужно – поить его лекарствами, следить за температурой и ждать. Ждать – вот что было тяжелее всего. Поможет или не поможет лечение – каждый час ожидания был для нее пыткой. В такие часы Сашка лежал с полузакрытыми глазами и стонал. Запихнуть в него лекарство было проблемой. И тогда она еле сдерживала себя, чтобы не стучать без разбору во все чужие двери, не бегать по улицам и не кричать дурным голосом: «Помогите! Скорее! Кто-нибудь! У меня умирает ребенок!»