Удар из прошлого

В руках следствия окажется лишь один реальный свидетель обвинения – жена Тимонина Ирина Павловна. Боков? Это не серьезно. Такого мозгляка слегка пугни, и он уже штаны промочит. Да и показаниям его грош цена. С Валиева взятки гладки, он уйдет на дно, ляжет в тину. А если повяжут и Валиева? Он не заинтересован в признательных показаниях. Валиев будет молчать, даже если менты поймают его с дымящимся пистолетом в руке возле теплого трупа.

А вот Тимонина… Она в курсе всего. Баба упадет в ноги отыскавшегося мужа и вымолит если не прощение, то хотя бы жизнь. Казакевича же никто не пощадит, даже если он изотрет штаны, ползая на коленях, поливая паркет слезами, умоляя все забыть. Ему не ничего забудут и не простят. Значит… Тут и думать нечего. Нужно прикрыть собственную задницу. Прямо сегодня, прямо сейчас, пока не поздно. Если главный свидетель обвинения бесследно исчезает, дело само рассыпается. Риск? Разумеется, и ещё какой. Но куда опаснее сидеть на месте, отдавшись на милость слепого случая, дожидаться неизвестно чего.

Казакевич тут же поправил себя: пока нет никакого дела, нет никакого следствия, рассыпаться нечему. Возможно, все обойдется, тучи пройдут стороной, растают в синем небе. Но в эти слабые наивные утешения верилось с напрягом.

Из глубин памяти совершенно неожиданно всплыло имя Федора Степановича Клычкова. В свое время, когда Казакевич только начинал свой бизнес в Москве, когда ещё не успел встать на ноги, он арендовал несколько прилавков в одном из центральных универмагов, прибыльно перепродавал всякое непотребное барахло, китайский ширпотреб.

А пространство торгового зала и подходы к магазину использовали наперсточники, работавшие на Казакевича. Эту бригаду контролировал Клычков, немолодой дядька, тюремные срока которого заняли немалую часть прожитой сознательной жизни. Казакевич знал за Степанычем такие делишки, от знакомства с которыми впечатлительно человека кондрашка хватит. В последние годы Клычков сильно постарел, отошел от дел. Степановича давно забыли, списали со всех счетов, а может, вычеркнули из списка людей, живущих на этом свете.

Но Клычков пребывал в добром здравии. Он решил дожить остаток дней на лоне природы, через знакомых выхлопотал себе должность сторожа яблоневого сада на опытной сельскохозяйственной станции в двадцати километрах от Москвы. Казакевич точно знал: попроси он Клычкова об услуге деликатного свойства, тот не откажет. Все-таки старая дружба, общие дела и все прочее дерьмо. Да и в деньгах старик нуждался люто.

Казакевич вышел из кабинета, велел охране оставаться в офисе, а не тащиться с ним. Он спустился вниз, сел в машину. Через час его джип въехал через распахнутые ворота на территорию сельскохозяйственной станции, подрулил к домику, своими размерами напоминающему скромную торговую палатку. С передней стороны домик обнесен забором из обструганных заостренных кверху жердей. Под окном у корыта с помоями валялась толстая свинья Белянка, разморенная жарой.

Клычкова был на месте. Усевшись у стола, он согнулся над газетой.

В своей новой спокойной и почти честной жизни Степаныч радикально изменил собственные увлечения и привычки. Он бросил азартные игры, блатные и фраерские, подписался на газету «Сельская жизнь» и журнал «Огородник». Теперь он считал себя классным специалистом по селу и обожал давать прогнозы относительно видов на урожай. Прогнозы не отличались ни разнообразием, ни оптимизмом.

Если пару недель кряду стояла жара и палило солнце, Клычков говорил, что урожая в нынешнем году совсем не будет, потому что все уже сгорело на корню. Если дожди зарядят хоть на неделю, Степаныч выдавал новый прогноз. Мол, дожди все залили, урожая не будет, потому что прямо на полях он весь и сгниет к чертовой матери.

– Ну, что как дела на колхозном фронте? – спросил Казакевич из вежливости, в настоящий момент виды на урожай его мало интересовали. – Хороший хлеб в этом году соберем?

– Соберем? – скривился Клычков и плюнул. – Намедни главный агроном страны выступал по радио. Говорит, без пшеницы, считай, уже остались. Все подчистую сгорело к хренам собачьим. И пересевать поздно. Зимой зубы на полку положим.

Решив, что светский разговор с умным сторожем на этом закончен, приличия соблюдены, Казакевич перешел к делу и коротко изложил свою просьбу. По идее, заброшенный сад площадью в полтора десятка гектаров то идеальное место, где можно схоронить труп и не опасаться, что женские останки найдут, по крайней мере, в ближайшие десять лет. Казакевич полез в бумажник, вытащил несколько крупных купюр и положил их на стол. Клычков пересчитал деньги.