Раскрутка

– Вы обещали, что отнимете у меня только пять минут. – Протасов говорил неразборчиво и медленно, с усилием выдавливая из себя слова. – Время пошло.

– Не пять, всего две минуты. – Девяткин вытащил из папки две фотографии Перцева и подержал их перед глазами бывшего бизнесмена. – Я хочу услышать ответ: это он?

– Он, – не раздумывая, кивнул Протасов.

– Ошибки быть не может? Точно он?

Долгая пауза. Девяткин успел подумать, что Протасова чудом вытащили с того света. Он жив по недоразумению. Одна из пуль задела позвоночник. У него отнялись ноги, проблемы с координацией движений и речью. Предстоят еще две операции за границей, но врачи все равно не поставят его на ноги.

– Я не ошибаюсь, – процедил Протасов. – Ошибся один раз в жизни. В тот проклятый вечер. Когда после бани отпустил охрану.

– Еще один вопрос, последний: вы сможете опознать этого человека в суде? Если, конечно, мы его поймаем. Я думаю, так и будет.

Протасов минуту собирался с силами и наконец ответил:

– Ни в какой суд я не поеду. Авось дольше проживу. Я хочу жить.

– Больше вопросов нет, – сказал Девяткин и дал знак Лебедеву, что пора уходить.

* * *

Радченко вышел из темного барака и огляделся по сторонам. Вокруг плоская песчаная отмель, со всех сторон камышовые заросли. Справа и слева приземистые постройки, сбитые из потемневших от времени досок. Над одним из бараков поднимается дымок, стало быть, это и есть коптильня. Где-то пыхтит дизель. Впереди длинный стол, над которым натянут брезентовый тент – видно, здесь кормят работяг. За ним кухня с высокой железной трубой и большая будка сортира. Еще на отмели умещается три большие армейские палатки, одна стоит особняком, ближе к камышовым зарослям. И остается много свободного места. В тени одного из бараков три мужика режутся в карты, еще двое, покуривая, болтаются возле кухни. Значит, сигареты сюда все же попадают, только не всем достаются.

– Это тебя, что ли, ночью привели? – Впереди выросла фигура долговязого мужчины в пиджаке на голое тело, офицерских галифе и фуражке, верх которой выцвел до белизны. – Тогда пошли со мной.

Дошагав до крайней палатки, человек подергал за шнурок и, когда тренькнул колокольчик, спросил, можно ли пустить парня, что привели накануне.

– Пускай, хрена ты спрашиваешь? Интеллигент вшивый.

Радченко поднял полог, сделал шаг вперед и остановился. За столом на самодельном табурете сидел мордастый дядька в шортах и майке без рукавов. На подбородке косой шрам от ножа, на щеках трехдневная щетина.

В глиняной плошке огурцы и свежие помидоры, на тарелке рыбные кости и половинка вареной картофелины. Видимо, Таран только что отобедал или позавтракал. Значит, настроение хорошее. Самое время для разговора. Хозяин кивнул на свободный табурет, достал из-под стола початую бутылку и стакан. Налил на два пальца и, влив в горло спирт напополам с водой, высосал спелый помидор.

– Ну, рассказывай. Как звать? Из каких краев будешь? Кто такой? И какая нелегкая сюда занесла?

Он положил ручищи на стол, склонив голову на бок, приготовился слушать.

– Зовут меня Дмитрием. Неделю назад приехал из Москвы в Краснодар, – начал рассказ Радченко, решив про себя, что перед ним человек тертый жизнью и проницательный. Врать надо убедительно. – А тут такая погода, прекрасная.

Радченко представился сотрудником крупной торговой фирмы и неторопливо выложил свою историю. Хотел отдохнуть, съездить к морю, а заодно повидаться со старым армейским другом, с которым не виделся… Нет, теперь уже и не вспомнить сколько лет. Зовут армейского приятеля Олегом Петрушиным, он художник, талант от бога. Но искусство не кормит, поэтому Петрушин подрабатывал в котельной истопником. Но с другом случилась беда, по пьяной лавочке его подстрелил какой-то отморозок. Радченко разыскал напарника Петрушина, посидели, выпили, и тут в голову пришла мысль…

Рассказ катился, как река по гладким камушкам. Радченко вспомнил армейские годы, одну девицу, за которой ухаживали вместе с Петрушиным. А девчонка положила глаз на молодого лейтенанта, выскочила замуж. Тогда это приключение казалось трагедией всей жизни. Потом, уже на гражданке, друзья выпили море пива в Москве, когда Петрушин учился на художника, а Радченко зачислили на экономический факультет политехнического института. Правда, позже его турнули, но это к делу отношения не имеет. Язык работал сам собой, а Радченко думал, что начал он не так, ни с того. Да и вообще история не самая убедительная. С другой стороны, ничего другого он и придумать не мог, следующим в эту палатку вызовут Гречко, зададут ему те же самые вопросы. Что тогда?