Способный ученик

     - Школьный наставник? Это чем же он занимается?

     - А то вы не поняли. - Тодд готов был сорваться в  любую  секунду.  - Писульку-то  его  прочли!  -  Кружа  по  кухне,  он  метал  в   Дюссандера уничтожающие взгляды. - Так  вот,  я  не  допущу  этой  лажи.  Не  допущу, слышите! Ни в какую летнюю школу я не пойду.  Летом  родители  улетают  на Гавайи, и они берут меня с собой. - Он вдруг показал пальцем  на  конверт, лежавший на столе. - Знаете, что будет, если отец увидит его?

     Дюссандер покачал головой.

     - Он из меня все вытрясет. Все! Он поймет, что это все -  вы!  Больше не на кого подумать. Он меня так обработает, что я  все  выложу  за  милую душу. И тогда... тогда...  я  в  дерьме.  -  Он  уставился  на  Дюссандера ненавидящим взором. - Они начнут следить за мной. Или, еще хуже, потащат к врачу. А что, запросто! Но я не собираюсь сидеть в  дерьме!  И  фиг  я  им пойду в эту долбаную летнюю школу!

     - Если не в колонию, - сказал Дюссандер. Он сказал это вполголоса.

     Тодд остановился как вкопанный. Лицо окаменело. И без  того  бледный, он стал просто белый. Казалось, он потерял дар речи.

     - Что?.. Что вы сказали?

     - Мой мальчик, - Дюссандер, похоже, сумел  вооружиться  терпением,  - вот уже пять минут ты здесь рвёшь и мечешь, а из-за чего? Из-за того,  что ты  попал  в  беду.  Тебя  могут  вывести  на  чистую  воду.  Тебе  грозят неприятности. - Видя, с  каким  вниманием  -  наконец-то  -  его  слушают, Дюссандер, собираясь с мыслями, сделал несколько  глотков.  -  Это  крайне опасный подход, мой мальчик. И для тебя, и для меня. Ты  бы  подумал,  чем это  грозит  мне.  Сколько  переживаний  из-за  какого-то  табеля.   Целая трагедия. Вот что такое твой табель. - Одним движением желтоватого  пальца он сбросил конверт на пол. - А для меня это вопрос жизни.

     Тодд молчал. Уставился на Дюссандера своими побелевшими полубезумными зрачками и молчал.

     - Израильтян не смутит тот факт, что мне семьдесят шесть лет. У  них, как ты знаешь, смертная казнь пока не вышла из моды, особенно охотно о ней вспоминают, когда речь заходит о бывшем нацисте в концлагере.

     - Вы американский подданный,  -  возразил  Тодд.  -  Америка  вас  не выдаст. Я сам читал, что если...

     - Читал! Ты бы лучше внимательно слушал. Я  не  являюсь  американским подданным. Мои документы оформляла "Коза Ностра". Я буду  депортирован,  и где бы ни  приземлился  самолет,  у  трапа  меня  будут  поджидать  агенты "Моссада".

     - Вот и пусть они вас повесят, - пробормотал Тодд, сжимая  кулаки.  - Кретин, зачем я только с вами связался!

     - Справедливо, - усмехнулся Дюссандер. - Но ты связался, и  от  этого никуда не уйти. Надо исходить из настоящего, мой мальчик, а не  из  всяких там "если бы да кабы".  Пойми,  мы  повязаны  одной  веревочкой.  Если  ты вздумаешь, как говорится, заложить меня, можешь не сомневаться,  я  заложу тебя. Патэн - это семьсот тысяч погибших. В глазах мирового  сообщества  я преступник, чудовище... мясник, по  выражению  ваших  борзописцев.  А  ты, дружок, мой пособник. Ты знал, кто я и по каким документам здесь  живу,  и не донес на меня властям. Так что, если меня схватят, весь  мир  узнает  о тебе. Когда репортеры начнут тыкать мне в лицо микрофоны, я буду  снова  и снова повторять твоё имя: "Тодд Боуден...  да,  вы  правильно  записали... Давно ли? Почти год. Он выпытывал у меня все подробности... лишь  бы  была чернуха... Да, это его выражение: "Была бы чернуха..."

     Тодд, казалось, перестал дышать. Кожа сделалась прозрачной. Дюссандер улыбнулся. Отхлебнул виски.

     - Скорее всего тебя ждет тюрьма. Возможно, это будет называться иначе - исправительное учреждение  или  центр  по  коррекции  самосознания...  в общем,  что-нибудь  обтекаемое,  вроде   твоего   "Прогресса   в   учебной четверти"... - при этих словах рот у него скривился в усмешке, - но как бы это место ни называлось, окна там будут в клеточку.

     Тодд облизнул губы.

     - Я скажу, что вы все врёте. Что я только что узнал. Они поверят мне, а не вам. Можете не сомневаться.

     Его возражения встречала все та же ироническая усмешка.

     - Кто-то, кажется, сказал, что отец из него все вытрясет.

     Тодд заговорил, медленно подбирая  слова,  как  бывает,  когда  мысли формулируются на ходу.

     - Может, не вытрясет. Может, я сразу и не расколюсь. Это же  не  окно разбить.