Смежный сектор

— Хотя бы выслушай меня. — Николай не просил — он говорил с убежденностью человека, долго вынашивавшего в себе определенную идею и наконец решившегося поделиться ей.

— Хорошо. — Ван Хеллен сел на покрытый изморозью контейнер. — Говори.

Астафьев расстегнул магнитную липучку своей одежды и достал из-за пазухи распечатку, сделанную на пластбумаге.

— Посмотри на эту схему.

Доминик некоторое время внимательно изучал чертеж. Такого подробного плана уровня он еще не видел.

— Откуда ты это взял? — удивился он.

— Снял двухмерную копию с виртуальной модели.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — нахмурился Ван Хеллен.

— Тебе незачем понимать. Только без обид, ладно? — попросил Николай. — Смотри на распечатку. Видишь три основных тоннеля, по которым Чужие постоянно атакуют сектор? — палец Астафьева указал на магистральные проходы.

— Ну, вижу.

— Теперь смотри сюда. — Николай указал на двойные поперечные линии, пересекающие тоннели. Над ними группировались непонятные Доминику условные значки.

— Что это? — напрягся он. — В указанных местах ничего нет. Я десятки раз проходил там.

— За стенами спрятаны древние механизмы. Условные знаки говорят, что это аварийные переборки. Попарно они образуют шлюзы, надеюсь, ты знаешь предназначение таких устройств?

Ван Хеллен кивнул. Что такое шлюзы, он знал.

— Я обнаружил старые базы данных. В них хранятся инструкции и пояснения, как действует автоматика во время аварий. Если вдруг нарушится герметичность коридоров, то механизмы сами опустят аварийные переборки. Вслед за этим заработает автономная система жизнеобеспечения, у которой есть свой неприкосновенный запас ресурсов.

Внимательно слушавший его Доминик невольно вздрогнул, но не от лютого холода, царящего в заброшенном складе. Несколько слов, понятных даже ему — простому бойцу, не обладающему обширными техническими знаниями, звучали как самая настоящая надежда.

Система жизнеобеспечения. Туманный образ, олицетворяющий множество древних устройств, от исправной работы которых напрямую зависит выживание горстки людей. Сочетаясь с утверждением о якобы существующем запасе ресурсов, слова Николая обретали определенный смысл…

И все же Ван Хеллен недоверчиво покачал головой. Что он видел за последние три месяца? Только смерть, холод, разрушение. Среди образов, подчинивших его рассудок, не было места для глупых надежд.

Видя откровенное недоверие в холодном взгляде друга, Николай занервничал.

— Доминик, разве ты не можешь поверить мне на слово? Мы с тобой воевали рука об руку. Ты спас мне жизнь…

— При чем тут это?

— Ты можешь доверять мне. Мы давно не виделись, но… — Астафьев, прихрамывая, обошел нагромождение пустых контейнеров и еще раз проверил, плотно ли закрыта дверь. Его бескровные губы посинели от холода, но все же он предпочитал говорить тут.

— Мы идем по гибельному пути. Люди забыли, что Миром можно управлять.

— Это заговор? — вскинул голову Ван Хеллен.

— Можешь называть как угодно… Доминик, я не сошел с ума, — вдруг горячо начал убеждать его Николай. — У меня было много времени для размышлений — я два месяца пролежал в медицинском отсеке, в полном одиночестве, наедине с машинами.

— Машины живут своей жизнью, — буркнул в ответ Доминик.

— Нет, в том-то все дело, что — нет! Они не живут. Они работают. И ими можно управлять. Я убедился в этом сам., Лучше бы Ник не произносил таких фраз.

— Ты управлял машинами? — Взгляд Ван Хеллена стал колючим, неприязненным.

В его представлении все кибернетические механизмы — мертвые ли, безнадежно разрушенные или, наоборот, проявляющие признаки жизни (его сознание не могло подобрать иной термин) — являлись источником потенциальной опасности. Такое отношение к киберсистемам внушали им с детства, и потому слова Николая отдавались в душе безотчетным страхом, а в рассудке — холодной мыслью о предательстве.

Ничто не могло вмиг стереть внушаемые с младенчества фобии, а если помножить их на моральное состояние Ван Хеллена, впервые за последний месяц покинувшего передовую линию обороны, то совершенно неудивительно, что он не поверил Астафьеву, насторожился, мгновенно поменяв позу, — будто внутри что-то выпрямилось, мобилизовав последние силы предельно уставшего человека.