— Тертуллиан?.. Но в эти земли ты не мог! Или брехал?
— Теперь могу, — ответил плазменный человек могучим голосом, то ли полководца, то ли проповедника, привыкшего подчинять массы.
— Это из-за меня?
— Не стыдись, — пророкотал он утешающе.
— Да я вроде не стыжусь…
— Стыдишься, — уличил он. — Думаешь, не видно? Ну побей посуду, обругай слуг, ударь ребенка. Не понимаю, из какого ты мира, где стыдятся хорошего?
— Да вот из такого, — пробормотал я злой, что меня, такого сложного и загадочного — я же целый мир! — раскусили так запросто. — Вино будешь?
Он сделал вид, что не услышал глупой шутки, вообще-то я могу и лучше, но уж очень растерялся, а дураком выглядеть никому не хочется. Хуже, чем дураком, выглядеть разве что умным.
Комната разом потеряла запахи пота, горелой смолы, масла, из всех щелей исчезли тени. Тертуллиан светит, как солнце, только не слепя глаза и не заставляя щуриться.
— Ты вклинился в земли Врага, — произнес он серьезно.
Я зябко повел плечами.
— А что, Одноглазый, Клаудия, Вервольф, Кабан, Тудор и даже Крыса — слуги дьявола?
Он слабо усмехнулся.
— Не в том смысле, как понимает простой народ. Им кажется, что дьявол, сидя на черном коне, указывает дланью, а слуги носятся, выполняя его приказы. Все гораздо хуже именно тем, что незримее… Здесь, на этих землях, как бы ничья власть! Здесь нет ни бога, ни дьявола. А слово «слуги», кстати, в землях дьявола давно заменено на «служащие».
Я сказал осторожно:
— Извини, но по мне самое лучшее — ничья земля и ничья власть. Сильному человеку не нужны костыли. Ты же знаешь, я не из этого мира. Потому не суди строго.
Он отмахнулся, за рукой протянулась сверкающая полоса, словно рука на целую секунду превратилась в блистающий веер.
— Я же один из отцов Церкви! Создавшие Церковь могут ли быть слепо верующими? Даже просто верующими?.. Нет-нет, не отвечай, опасный вопрос, не надо вслух. Просто подумай и ответь для себя. Но не суди со всей решительностью, столь свойственной твоему юному возрасту. Пока не говори ни «да», ни «нет». Прими как аксиому, что свято место пусто не бывает. Вот не бывает — и все! Как не может плодородная земля не покрыться травой, а в траве обязательно появятся жучки, паучки, бабочки, стрекозы… Уже тем, что здесь нет храмов, здешние люди открыли сердца дьяволу. Ведь для него вовсе не требуется своих жертвенников или языческих храмов!.. Достаточно и того, что нет церквей!
Я спросил тупенько:
— А как же черные мессы? Вальпургиевы ночи? Прости, ты в самом деле не хочешь хотя бы присесть? А то как-то неловко… Стоим друг против друга, как на диспуте.
Он покачал головой:
— Я не могу сотворить накрытый стол, даже чашу с вином не могу, нам не доступно то, что делают даже слабые маги. А посылать слугу…
— Да, — согласился я, — не хотелось бы, чтобы тебя увидели…
— И чтоб о тебе подумали лучше, — добавил он с иронией. — Так вот, о простом народе и вальпургиевых ночах… Слабые люди стараются угодить господину, только не знают как. Словом, Дик, я еще не освоился, что ты уже стал рыцарем, потом паладином, а теперь так и вовсе де Амальфи.
— Де Амальфи?.. — переспросил я тупенько. — Я?
Он отмахнулся.
— Так вот я о чем: Церковь, как и дьявол, дает тебе свободу выбора. Будешь служить Церкви — получишь поддержку Церкви. Будешь служить дьяволу — тебя поддержит дьявол.
Я невольно выпрямился, повел плечами, доспехи слегка звякнули.
— Пусть собачки служат, — сообщил я. — А человек — звучит гордо, даже если это тварь дрожащая. И вообще тростник… Ты присядь, пожалуйста, если пить не хочешь!.. А то мне неловко, я уж так воспитан.
Он опустился в свободное кресло, чтобы мог сесть и я, вот такой я вежливый, но он, как старый римлянин, правила этикета знает, оценил, в огненных глазах одобрение, что я выждал, пока опустит задницу он, а потом лишь нащупываю ягодицами сиденье сам.
— Я ненадолго, — сообщил он. — Захотелось проверить, в самом ли деле эти места открылись… и для меня.
— Ну и как?
Он задумался, кивнул:
— В какой-то мере. Ты позволил уцелевшему священнику восстановить церковь и начать службы. Влияние дьявола слегка ослаблено… во всяком случае — в церкви. И это позволило мне хоть и с усилием, но продраться через Мертвые Поля, Красные Реки и Черный Пояс Безысходности. Словом, в запретные для меня области.