Ричард де Амальфи, Стр. 160

— Почему?

— Я же сказал, простые люди и при жизни не стремились ничего менять в мире. Пределом их забот было починить забор или удачно выдать дочь замуж. А герои… Герои и сейчас смотрят на мир, негодуют при виде растущего зла, но сами ничего сделать не могут. Однако же их мощь настолько сильна, что могут побудить живущих к свершениям. Правда, для этого надо, чтобы человек был к этому не просто предрасположен, но и готов. И тогда герой будет в состоянии помочь…

Он говорил и говорил, но странным образом эта теология укладывалась в рациональное объяснение — ведь в моем времени могли объяснить все просто с хлестаковской легкостью! — мы все привлекаем в помощь изречения великих, чтоб укрепить свою позицию в споре, на знаменах рисуем лики святых, Невского и Донского, учреждаем ордена Кутузова и Суворова, то и дело славим Куликовскую и Бородинскую битвы, взятие Берлина, спорим за киевских богатырей: наши они были, русские, или же, напротив, совсем украинские?

— Надеюсь, — пробормотал я, — ко мне под руку никто не лезет, ничего не нашептывает. Я сам выбираю!

Он кивнул, мне показалось, что слишком поспешно, я не сразу понял, что Тертуллиан из деликатности не стал тыкать носом в очевидное: никто из нас не свободен абсолютно, всех строят по линейке услышанные с детства песни, сказки, а потом — новости из газет, случаи на работе, увиденное в кино или на троллейбусной остановке. Даже когда голосуем «против всех» или вообще игнорируем выборы, то и в этом наш выбор.

— К сожалению, — сказал он, — человек выбирает все время. Даже когда он простой римский солдат, что повинуется беспрекословно легату. И потому, дескать, невиновен! Увы, Ричард, виновен…

— Да понимаю, — отрезал я. — И у солдата есть выбор. Это мы уже проходили. Никто ни от преступлений, ни от грехов освободить не может.

Он развел огромными руками из плазменного огня. По стенам пробежали сполохи.

— Ричард, Ричард… Опасно быть таким знающим.

— Знание — сила, — ответил я. — А почему опасно?

Он ухмыльнулся:

— Перестанешь браться за меч. Умные не любят этого дела.

У меня все вертелся вопрос: а каково быть существом из силовых или еще каких-то полей, энергочеловеком, но не рискнул, здесь мистики и веры может быть намного больше, чем науки. Понятно же, что любая наука человека сперва лечит, потом полностью избавляет от болезней, затем перестраивает его организм, начиная с простых трансплантаций органов и заканчивая переводом на внутриатомную основу… Но неужели у них наука ушла так недалеко?.. Или это нащупали где-то в один из последних Периодов, когда восстанавливали крохи былой мощи?

Тертуллиан передвинулся в сторону. Я уж подумал, что решил показаться и другим, однако свет разом померк, комната погрузилась в чадящую полутьму. Глаза медленно привыкали к слабому красноватому свету факелов, я пытался понять, зачем же он появлялся, осталось чувство, что это одна из косвенных проповедей, когда старается натолкнуть на «путь истинный» или же отвернуть от пути пагубного.

— Спать, — сказал я себе заплетающимся от усталости голосом.

Глава 9

Проснулся от звона кузнечных молотов, кузнецы у меня и оружейники — во всяком случае, двое из них — настоящие мастера, они полностью перешли на подгонку трофейных доспехов по фигурам моих воинов. Натужно мычит корова, прямо под окном растявкалась собачонка, а тут еще солнечный луч бьет в глаза, как Алан копьем дракона.

Кровать вздохнула то ли с облегчением, то ли сожалеюще, я сполз, кряхтя, некоторое время разминал спину, в ребрах колет, ноги распухли, ступни красные, как будто только что вытащил из тазика с горячей водой.

Явился Тюрингем, мои доспехи начищены, блестят, ремни смазаны, сам горит рвением и жаждой поскорее навесить на меня всю сбрую перевязей, двойных поясов, а также чтобы я непременно подцепил ножны с легендарным мечом Арианта, набор ножей, да чтоб еще и лук, тулу со стрелами…

Я вздохнул, постоял, пока он навешивал, сцепливал, затягивал пряжки, соединял, еще раз вздохнул, уже чувствуя, как грудные мышцы приподнимают кожаные пластины легкой брони.

— Все-все, благодарю. Пойдем вниз, пора завтракать.

Он сказал почтительно:

— А не проще ли подавать вам прямо в покои?

— Люблю общаться с народом, — пояснил я.

— Но рыцарей можно допустить и к вам в покои…