Но Краузе, казалось, совершенно успокоился. Для него не имело значения, будет ли русский забирать всю огромную сумму с собой или решит оставить свои миллионы в банке. Его беспокоило только одно: чтобы операция по передаче «Голубого Француза» прошла без накладок.
Немец настроил микроскоп, выложил и подготовил к работе тестер, закрыл глаза, не обращая внимания на суматоху вокруг, и стал терпеливо ждать, когда ему сообщат о приезде Хряща.
Антон на Майиной кухне с ловкостью профессионального повара рубил картошку. За то время, что они жили вместе, как-то само собой сложилось, что обеды готовит он. У Белова отлично получались простые блюда, к тому же – в чем он сам себе не признавался – ему нравилось кормить Майю. Аппетит у нее был отменный, на диетах она не сидела ни разу в жизни и жареную картошку считала лучшим блюдом в мире.
Антон повернулся к окну и в стекле увидел отражение Майи: бледное, истаявшее лицо с голубоватой кожей. Оно все равно оставалось прекрасным, но это была красота не живой женщины, а русалки, медленно уплывающей от него в стеклянную зеленую глубину.
Он обернулся, испуганный этим видением. Но действительность не совпадала с отражением: Майя выглядела вполне спокойной и даже зарумянилась от жара плиты, где шкворчала и пыхтела картошка.
– Жарко, – улыбнулась она, не поняв его испуга. – Открой окно, а?
Антон приоткрыл створку, и в кухню ворвался теплый ветер. Майя с наслаждением подставила ему лицо, прикрыла глаза от удовольствия.
«Это ты ее такой сделал, – заметил в голове Антона бесстрастный голос. – Русалкой. Из-за тебя она плохо спит по ночам и вздрагивает от любого шороха. Ты их всех втянул в это дело, и все будут расплачиваться. Скоро, уже скоро».
Белов стиснул зубы.
– Слушай… – он присел на корточки перед женщиной, взял ее узкие прохладные ладони в свои руки. – Когда все кончится, я отвезу тебя на море. Будешь там объедаться дорадой и креветками. Ты любишь рыбу?
– Я море не люблю, – сказала Майя смущенно, будто признаваясь в чем-то стыдном.
– А что любишь?
– Лес. Когда там сыро и грибами пахнет. Или когда солнечно и ягоды.
– Сосновый?
– Сосновый! – с улыбкой подтвердила она. – Идешь, а вокруг тебя стволы янтарные, золотистые, и все поют и тянутся вверх. И травинки тоже тянутся. Огромный сосновый хор! И пахнет смолой, разогретой на солнце, и травами, и весь воздух вокруг такой… густой от запаха. И в то же время прозрачный, лесной. Счастье пахнет сосновым лесом, – Майя закрыла глаза. – И шмели жужжат! Шмели жужжат, дятел барабанит, сосны скрипят, покачиваясь, а ты стоишь около сосны и пробуешь горькую смолу. А если ладонь к стволу приложить, то будет тепло.
Она открыла сияющие глаза. В них светился лес с исполинскими корабельными соснами, и пело лето – лучшее лето в их жизни.
Антон смотрел на нее, словно зачарованный. Если они выпутаются из этой переделки, все будет именно так – и лес, и шмели, и долгий солнечный июль.
«Если выпутаетесь», – шепнул тот же холодный, мертвый голос.
Белов дернулся, и чары спали. Он встал, хотел отпустить ее ладони, но Майя не дала. Она держала его, как будто хотела утянуть за собой туда, в сосновую благодать, в зеленое золото шепчущей листвы, в изумрудную мякоть мха.
– У меня картошка на плите, – вспомнил Антон. – Подгорит ведь!
Ему ничего не стоило освободиться, но он стоял, наплевав на картошку, глядя сверху вниз на ее мечтательное лицо.
И вдруг в кармане у него завибрировало, и тут же грянула бойкая «Хава Нагила». Майя вздрогнула и сама выпустила его. Телефон звонил – громко, навязчиво, и они с тревогой переглянулись. Звонок вырвал обоих из плена иллюзий: до соснового леса под летним солнцем было еще очень далеко.
– Это Верман, – сказал Антон, доставая телефон. – Что-то случилось.
Игоря с Генкой проинструктировал сам Дымов. На памяти «сержанта» такого прежде не случалось: инструктаж всегда проводил непосредственный начальник, а шеф только устраивал разносы – как в прошлый раз, когда они упустили перевозчика.
Игорю показалось, что Валентин Петрович сильно похудел со дня их последней встречи. Прежде сочные щеки теперь стекали вниз дряблыми брылями, а с шеи свисал неопрятный кожистый мешок, отчего шеф стал похож на фантастическую помесь индюка и английского бульдога. Глаза покрасневшие, все в прожилках лопнувших капилляров, а волосы встрепанные, словно Хрящ задал ему головомойку в прямом смысле.