Я гордо и красиво поднимался по лестнице, чувствуя, как распущенный хвост задевает перила. Встреченные по дороге люди торопливо прижимались к стенам, я двигался по коридору с такой важностью, что перья царапают сразу обе стороны.
Никогда я еще не говорил и не держался со своими соратниками так гордо и напыщенно, победы в самом деле окрыляют. Чувствую, как между лопатками чешется, режутся белые и пушистые крылья на летучемышьей основе.
Встречные кланялись и пропадали, как дым, а я спешил наверх, где уют и Лоралея, где мое сердце, мое счастье, моя жизнь и приготовленный для меня ужин.
Лоралея бросилась на шею, словно не виделись лет сто. Или тысячу. Я жадно целовал ее, нежную и сияющую, наконец усадил за уже накрытый стол, сам сел напротив и потер ладони.
– С чего начинать?
– Мой лорд, – воскликнула она звонким, как у олененка, голосом, – я хотела бы, чтобы вы начали с меня, но все-таки предпочитаю, чтобы вы пообедали! Хорошо пообедали.
Я потянул носом, запахи умопомрачительные, каждое блюдо так и просится в мою жадную и ненасытную пасть.
– Под твоим руководством?
– Да, – ответила она скромно, спросила с тревогой: – Что-то не так?
– Даже лучше, – ответил я, – чем так. Бесподобно! Только зря ты опускаешься до кухни. Ты должна царить, парить, повелевать. Все в твоей власти, а ты торчишь на кухне, фи…
Она засмеялась, показывая красивые жемчужные зубки и красный зовущий рот:
– Мой повелитель, как вы не понимаете!
– Чего?
– Для женщины такое удовольствие видеть, как мужчина ест сделанное ее руками!
– Тогда и тарелки погрызу, – пообещал я, – раз уж ты их касалась передними лапками.
На душе тепло, Лоралея сияет и лучится, как утренняя звездочка, донельзя счастливая, что может ухаживать за мной, что я рядом и что принимаю ее услуги.
А я, проголоданный, как стая волков, пожирал все, что она подкладывала в мое блюдо, с любовью глядя, как там все исчезает. Вином запивать не стал, и так пьян от счастья, успехов и вообще от такой жизни.
Когда я принялся за сладкое, Лоралея перехватила мой пристальный взгляд, покраснела, брови в удивлении приподнялись.
– Мой господин, – спросила она жалобно, – что вы так на меня смотрите… очень даже внимательно?
– Размышляю над богословскими проблемами, – пояснил я.
Ее брови поднялись еще выше.
– Богословскими?
– Ну да, – ответил я. – Под конец творения была создана женщина, от дальнейшего Бог благоразумно отказался. Это, правда, можно толковать двояко… гм… но я считаю, что Господь пришел в восторг от своего творчества и мудро решил, что лучшего уже не создаст.
– О, мой господин…
Она взяла предложенную ей чашку кофе, мы пили одинаковыми глотками и даже синхронно, глядя друг другу в глаза. Румянец на ее щеках разгорался все ярче.
Наконец я отбросил пустую чашку и, подхватив смущенную Лоралею на руки, добежал до ложа и упал там, не выпуская ее из рук. Она обхватила меня за шею и жарко поцеловала.
Через два часа я уже спустился во двор, я же мужчина и обязан заниматься мужскими делами, то есть ломать и строить, очень гордый собой и Лоралеей, что все правильно понимает.
Правда, если честно, я намеревался понежиться в постели и понаслаждаться, как голодный паук на молодой толстой мухе, но Лоралея сама подняла меня и напомнила, что для мужчины прежде всего – дело, а женщины потом, потом.
Я вяло бурчал, что я вообще-то уже наделался выше крыши, пусть другие сделают хоть треть того, что наворотил я, или хотя бы уберут за мной, но Лоралея смеялась, тормошила и в конце концов заставила подняться, помогла одеться и обеими руками с поклоном подала меч в ножнах.
– Слабые руки такой меч не удержат, – произнесла она, – ко многому он обязывает, мой господин.
Я опоясался, молот там и живет, в смысле, на поясе, Лоралея помогла перекинуть перевязь через голову, жарко поцеловала, и снова мне мучительно захотелось все оставить и потащить это сладкое сокровище в постель.
– Нет-нет, – сказала она, смеясь, – вас ждут великие дела, мой властелин! Для мужчины важнее не «хочу», а «надо».
– Ох, – сказал я с досадой, – теперь понимаю, что женщины вдохновляют на великие дела, которые сами же и мешают вершить!
Смеясь, она толкала, пихала и наконец додвигала меня, как тяжелый шкаф, до двери.
– Мой господин, – сказала серьезно, хотя глаза еще смеялись, – я не хочу, чтобы вы возненавидели меня за то, что мешаю великим свершениям.