Все же тела наемников не оставили на расклевание птицам и пожрание диким зверям, как предложил я, что опять-таки поддержал непримиримый отец Варлампий, а начали сволакивать и сбрасывать в огромную расщелину под скалой, сверху скидывали землю и камни. Отец Варлампий проследил, чтобы над телами никто не смел читать заупокойную молитву. Пусть эти люди отправляются прямехенько в ад. И чтоб за них не было подано ни единого голоса.
Один из лучников примчался с криком:
– Ваша светлость!.. Ваша светлость!
– Что стряслось?
– Девять наемников захвачены живыми!
Я нахмурился.
– Разве не велено было всех истребить?
– Да, – пробормотал он виновато, – но… так получилось… Эти девятеро догадались прикинуться мертвыми. А когда наши начали шарить по карманам убитых, тут и обнаружилось… Но убивать стало уже неловко.
Я тяжело вздохнул.
– Хорошо. Доставьте их сюда.
Через четверть часа привели всех девятерых, крепких, матерых, битых жизнью, с быстрыми глазами и явно очень смышленых. Связанные, они тут же опустились на колени и смотрели в мое лицо с великим почтением, как на человека, который умудрился выказать еще большую жестокость, чем щеголяли перед побежденными они сами.
– Жить захотелось? – спросил я медленно. – Хорошо… Эй, подать сюда вон ту колоду!
Двое воинов, быстро-быстро перебирая ладонями, подкатили огромный кругляш. Еще двое схватили одного из наемников и бросили перед обрубком бревна так, что голова легла на импровизированную плаху. Третий вытащил из ножен меч и посмотрел на меня.
Я чувствовал, что все ждут, вот попугаю, а потом милостиво отпущу. Во многих жизнеописаниях подчеркивается именно это «милостиво».
В последний момент я заколебался, но сдавил сердце в железной руке правителя и сказал себе зло: новорожденного ублюдка не смог зарезать… конечно, слабак, но там понятно, тот еще ничем не успел напакостить, разве что срал в пеленки, а эти жили в свое удовольствие, врывались в захваченные города, грабили, издевались, распинали мужей на дверях и насиловали их жен и дочерей у них на виду… Этих есть за что!
Кровь ударила в голову, я прохрипел злобно:
– Каждому из этих… отрубить правую руку, выколоть правый глаз и отрезать правое ухо!.. Сделать это немедленно. Сейчас же. Приступайте!
Голос мой был страшен, я сам чувствовал, как меня колотит, а холодная ярость сжала грудь, заморозив ее в льдине. Граф Ришар охнул, Растер выругался, а барон Альбрехт вскрикнул:
– Сэр Ричард!.. Это невозможно!
– Все возможно, – прорычал я люто. – Я не хочу войн, вы понимаете, барон?
– Но, сэр Ричард…
Я прорычал:
– Византийский император Василий приказал всех захваченных в плен болгарских воинов, а их было пятнадцать тысяч, ослепить! Пятнадцать тысяч!.. На каждую сотню оставил одного с невыжженным глазом, чтобы служил им поводырем. Как вам такое? И когда эта несметная толпа сильных, но беспомощных мужчин притащилась по пыльной выжженной дороге обратно в Болгарию, великий полководец и болгарский царь Борис, герой, который вынашивал планы нанести новый удар по Византии, увидел их с балкона… у него схватило сердце, он упал и умер. Таким образом император Василий, заслуживший прозвище Болгаробойцы, покорил отважную и независимую Болгарию!
Они слушали как громом пораженные, ошеломленные невероятной катастрофой и такой жестокостью. Барон Альбрехт пробормотал смятенно:
– Мы понимаем ваши доводы, сэр Ричард. Но… все-таки жестоко…
– Мир жесток, – отрезал я. – Когда-то отрубание рук заменим штрафом и подметанием улиц, а сейчас – да!
Сэр Растер спросил ошарашенно:
– Подметанием… улиц?
– Или другими общественными работами, – сказал я. – Но сейчас мир таков! К тому же пример дан не на пятнадцати тысячах! Всего девять человек… Да и не люди эти двуногие, хоть и наделены речью. Пусть идут по дорогам Сен-Мари и вообще везде-везде… Их будут жадно расспрашивать во всех тавернах, по городам и весям разнесется весть, что наемником быть не так уж и сладостно!
На меня смотрели все еще с ужасом, как на чудовище. Я застонал в бессилии, видя обвинение в чистых глазах Макса. Что сделать, как убедить, как доказать, что очень важно саму профессию наемников в глазах малолетних придурков из сел и городов показать не такой красочной и романтичной, как им кажется. Пусть представят себя на месте не только грабящих и насилующих, но и вот этих с отрубленными руками. Кто-то и передумает идти в наемники. И станет, возможно, не бесстрашным красавцем-наемником с «кодексом чести», три ха-ха, как же – кодекс чести у продажной твари! – а каким-нибудь вшивым Паскалем, Декартом или Серветом. А то и Ньютоном.