Ричард Длинные Руки – воин Господа, Стр. 60

Умный в гору не пойдет, мелькнуло в меня в голове насмешливое, умный гору обойдет… Ну, конечно, это тоже от дьявола, если брать шире. А может, и в самом деле от дьявола. Как и житейская мудрость: плюй на все и береги здоровье. С другой стороны, возражения против прогресса всегда сводились к обвинениям в аморальности. Наверное, все-таки человек действительно должен вмещать в себя по возможности все, как хочет Сатана, плюс еще нечто более высокое – от Бога. Я же знаю, что, когда у меня не было чего-то выше… не знаю чего, я чувствовал себя пустым, как муравьиный кокон.

Песня закончилась под лихие «два притопа – три прихлопа», разудалые вопли, смех, веселое ржанье. Певцу поднесли кувшин, он отхлебнул малость, настроил свой инструмент и запел красивую песню «Средь полей и лесов». Несколько сотен человек с готовностью подхватили ее. Песня пошла реять над площадью, сильная и красивая.

– Мы должны бороться с соблазнами, – прокричал священник, и я вздрогнул, возвращаясь с площади в этот мир, – мы должны противостоять им!.. Но «мы» – это не только мы, воители монастыря святого Тертуллиана, но и весь народ королевства Зорр!.. Вот когда весь народ королевства как один человек встанет под святое знамя христианской церкви, когда проникнется ее возвышенными идеями спасения души…

На меня внимания не обращали, я отвернулся к окну. Песня звучала сильно и мощно, я даже пожалел, что оборвался этот рев, под который во мне начали подрагивать какие-то струны. Певцу снова поднесли кувшин, он сделал пару мощных глотков, я видел, как двигается его острый кадык, затем он кивком поблагодарил, тонкие пальцы быстро вытерли рот, он начал перебирать струны и запел, насколько я понял, умную и строгую песню «Над облаками». Два десятка человек запели вместе с ним, другие слушали, но нашлись и такие, что повернулись спинами и начали протискиваться к выходу с площади.

Мне что-то показалось знакомым, но я перехватил внимательный взгляд отца Дитриха, умная мысль тут же выпорхнула из черепа.

Они пререкались, переговаривались, а я слушал доносящуюся с площади песню. Из глубины моей скользкой и зеленой души поднималось нечто чистое, белое и пушистое, сердце начинало биться в унисон сильным, исполненным благородства голосом.

Все хорошее заканчивается, песня закончилась тоже, и певец после еще одного исполинского глотка из кувшина запел сложную и виртуозную песню с изысканными модуляциями. Лишь два голоса присоединились к его пению, а большая часть собравшихся начала расходиться.

Я услышал за спиной участливый голос отца Дитриха:

– Сын мой, что с вами? Вы вдруг так опечалились…

Я молча указал на окно. Отец Дитрих с минуту вслушивался, его быстрые глаза мигом охватили всю площадь, уходящих людей, лавки с товаром, оставленных лошадей. Когда он повернул ко мне голову, лицо его тоже стало печальным, но в глазах печаль смешивалась с выражением непреклонной стойкости.

– Отец Гарпах, – позвал он, – подойдите, пожалуйста.

Священник прервал горячую речь, больше смахивающую на проповедь. Я посторонился, отец Дитрих указал священнику на окно.

– Имеющий уши да услышит, – произнес он, – имеющий глаза да узрит…

Я видел через их головы, что певец от усердия привставал на цыпочки, вытягивал шею, взмывал, голос его взлетал под облака, песня звучала на разные голоса, тонкая, изысканная, с модуляциями. Народ уже разошелся, а перед помостом стояли двое горожан и тоже пели, глаза закрыты от наслаждения, морды довольные…

Отец Гарпах сказал раздраженно:

– Что я должен увидеть?

– Что рано… чтобы все как один, чтобы все прониклись святостью и величием идей… Взгляните на певца. Вы ведь тоже…

Отец Гарпах выпрямился.

– Что у нас может быть общего? Я слуга церкви, а он… он слуга дьявола!

– Может быть, – согласился отец Дитрих, – но сейчас, именно с этой песней, он на нашей стороне. Вы ведь слышите, что он поет…

Священник сказал раздраженно:

– С какой стати я буду слушать, что поет какой-то простолюдин? Пусть даже он хорошо поет… Даже удивительно, что он поет… такое! Я слышал, что ревели на площади только что, здесь стены дрожали от скабрезности и возмущения!

– Вот-вот, – сказал отец Дитрих. – Он поет чересчур хорошо.

– Чересчур?

– А сколько ему подпевало, когда горланил похабщину про пьяного священника и распутную жену трактирщика? Сколько?.. Намного больше, чем про поход в южные страны!.. А сейчас он поет, как будто замаливает грехи, о душе, о духовности, о высоком… и что?