– Молодец, – похвалил я. – Но выезжали уже днем. Что, все забыла?
– Ничего я не забыла, – огрызнулась она. – Ты меня так придушивал, что я отдышалась только возле нашего Леса.
– Молодец, – одобрил я. – Уметь брехать искренне и глядя в глаза – это искусство доступно только женщинам и политикам.
– А со мной ты тоже политик?
– С тобой я любящий тебя мужчина, – ответил я гордо и подумал, что политик остается политиком всегда, это уже не выбить. – Теперь давай надвинем капюшон…
– Зачем? – полюбопытствовала она. – Или еще нужно прятаться?
– Ритуал, – вздохнул я. – У людей все на ритуалах. И чем человек сложнее, тем у него ритуалов и ограничений больше. И вообще я так люблю их ошарашивать, когда медленно так это, как театральный занавес, поднимаю край капюшона и смотрю не на тебя, а на их меняющиеся лица…
Я потянулся за рогом, но на воротах сверху замахали руками, створки начали раздвигаться широко и мощно, словно впускают целую армию.
Бобик вбежал, распугивая народ, и оглядел тут всех страшными горящими глазами: а ну, кто здесь будет бросать мне палку? С кем будем бегать наперегонки и красть из кухни мясо?
Воины вскрикивали:
– Ваша светлость!..
– Сэр Ричард!
– Ландесфюрст прибыл!
– Наш вожак…
Последнее совсем уж удивило, пока я не увидел в переднем ряду окружившей нас толпы вооруженных людей Шнайдера и Шмидта, с которыми тогда ночью взбирался на стену вражеской крепости.
Дружески помахал им, чем вызвал бурю восторга у всех, соскочил с коня и обнял обоих, не дав преклонить колени, это вообще привело всех в ликующее неистовство.
Из донжона торопливо выскочил граф Меганвэйл, и я подумал, что впервые вижу его в цивильном, а не в дорогих и тщательно подогнанных доспехах аристократа.
Бобик ринулся к нему навстречу и помахал хвостом, объясняя, что узнал. Меганвэйл на ходу с опаской поскреб ногтями ему плиту лба, ко мне пошел было с распростертыми объятиями, потом, словно нечто вспомнив, резко преклонил колено и склонил голову.
– Ваша светлость…
Я сказал с неудовольствием:
– Бросьте, граф, мы же друзья! К тому же вы не мой вассал. Встаньте, дайте вас обнять…
Он поднялся, я в самом деле его обнял весьма сердечно, хотя страсть как не люблю это дело, да еще когда приходится вот так покровительственно обнимать людей старше себя вдвое, в этом случае всегда чувствую себя каким-то жуликом, несмотря на то что, да, политик я уже что надо.
– Ваша светлость, – воскликнул он с чувством, – теперь у нас появилась надежда.
– Ну да, – откликнулся я нервно, – если намекаете на какое-то мое участие, то забудьте, граф.
– Ваша светлость!
Я сказал, защищаясь:
– Могу же я просто приехать вас проведать? По дружбе?
Он вскрикнул:
– Я счастлив оказанной мне честью. Но, ваша светлость… Ах да, пойдемте-ка в дом, там за столом и поговорим.
Я повернулся, снял с седла неподвижную фигурку в плаще и с капюшоном, надвинутым по самый подбородок, и поставил ее на землю.
– Это мой виночерпий, – объяснил я. – Ну, как Ганимед у Зевса… раз уж без отряда сопровождения ездить неприлично.
Глава 11
Перед нами бежали воины и старательно распахивали двери. Я увидел среди них Беккера, этот тоже был в ночном рейде, сейчас улыбается во весь рот, теперь догадываюсь, кому обязан такой популярностью среди солдат Меганвэйла.
В малом, но роскошно убранном зале уже торопливо накрывают стол чистой скатертью, зажигают все свечи, чтобы светло и празднично, двое дюжих мужиков ухватились за канат, которым подтянут к своду люстру, а пока слуги торопливо зажигают свечи быстрыми и экономными движениями.
Граф остановился у кресла и выжидал, когда я сяду, однако я, уже как заправский работник передвижного цирка, повернул к нему лицом темный столбик в плаще и начал поднимать капюшон.
Изаэль смотрит вниз, наклонив голову, и граф сперва ахнул, увидел роскошное золото волос, затем охнул, когда эльфийка медленно подняла лицо и посмотрела на него сказочно прекрасными глазами, во всем полутемном и сером зале это единственно яркие цвета сверкающей глубокой синевы.
– Ваша светлость, – прошептал он благоговейно. – Это… что?.. Ангел небесный?
Я оглянулся на Изаэль:
– Где?.. Ах, это… Подобрал по дороге. Вижу, бежит, скулит, есть просит, лапу зашибло… Мы же добрые где-то внутри, всегда во что-то да вляпываемся, не так ли?
Я усадил Изаэль за стол, она осталась и там послушным столбиком, только глазищами водит по сторонам, но притронуться ни к чему не решается.