– Через неделю железную дорогу дотянем до Геннегау! Что прикажете делать дальше?
– Вокзал, – ответил я. Поймав его недоумевающий взгляд, пояснил: – Прежде всего, удобное место, перрон для посадки. Для засадки… В смысле, для залезания в вагоны и на платформы. Чтобы и те, у кого задница тяжелая, не лезли, как на дерево, а просто делали шаг… Я нарисую, как это выглядит. А также большую-большую крышу для тех, кому надо ехать.
Он спросил с замиранием сердца:
– Большую… это потому, что много людёв будет ездить?
– Да, – согласился я. – А также ждать. Вдруг дождь?
– Ждать?
– Ну да, – ответил я, – поезд будет ходить строго по расписанию. Ждать никого не будут. Кто опоздал, тот сам дурак. Потому умные будут приходить заранее. Кстати, нужно организовать там продажу пирожков и чего-нить…
– Вина?
– Лучше без него, – сказал я, – от пьяных на дороге всегда проблемы. Но… в общем, главное – накормить. Когда дотянете дорогу до Геннегау, продолжайте ее дальше.
Он спросил жадно:
– Дальше… это куда?
– До самого Тараскона, – ответил я, – а оттуда – в порт.
Он торопливо перекрестился.
– Господи, как же мне это все нравится.
– Я рассчитываю, – объяснил я, – мы сможем груз из больших океанских кораблей сразу в вагоны или на платформы. Ну, приладимся как-то. Придумаем! А потом гнать ускоренным темпом в северные земли… Представляете, живую океанскую рыбу начнут продавать в королевствах, где о море вообще не слыхали!
Он прошептал потрясенно:
– Господи, что за жизнь будет…
– Не соскучимся, – пообещал я.
– Ваша светлость, а потом? Я не верю, что вы на этом остановитесь… Ведь правда?
Я сказал, приглушив голос:
– Разумеется-разумеется. Я недавно разместил большой оборонный заказ стратегического значения, я имею в виду выпуск рельс, а это значит, что работу можно будет еще больше ускорить.
Он воскликнул жарко:
– Ваша светлость!
– Вы поняли правильно, – ответил я. – Конечно, теперь ветку потянем в другую от Большого Хребта сторону. На север!
Он перекрестился, глаза заблестели огнем истинной веры.
– Что за жизнь, – повторил он мечтательно, – будет…
– Во славу Господа, – сказал я строго.
– Во славу Господа, – повторил он послушно и перекрестился, – и нашей святой церкви.
– На севере, – напомнил я, – самые истинные рыцари-христиане. Там же и орден паладинов. Там Храм Истины… Там наша вера особенно сильна, и я хочу, чтобы те чистые и отважные рыцари могли сесть на платформы… надо сделать их крытыми и с печками… и прибыть в Тараскон, где в гавани их будет ждать огромный и могучий флот! Ну, вы дальше все понимаете.
Он проговорил шепотом:
– Неужели… натиск… на Юг?
Я кивнул и ответил, тоже понизив голос:
– А для чего вся эта грандиозная стройка? Слово Божье должно быть услышано всеми. И тогда прекратятся войны. А мы начнем ударными темпами строить Царство Небесное здесь, на земле, которую наконец-то перестанут называть грешной.
Он перекрестился, сказал потрясенно:
– А меня братья все спрашивают, почему вы не рветесь к трону, почему вас не прельщает корона короля… Теперь я понял!
Я выпроводил его, ласково похлопывая по спине, понял он, видите ли. Тут сам себя не пойму, конституцию ли вводить или осетрины с хреном поесть, а он, санта санпликатас, понял.
После ухода аббата я вызвал сэра Жерара и долго вводил в курс дела, объясняя ситуацию в Турнедо и даже в Варт Генце. Он слушал очень внимательно и с непроницаемым лицом, только пару раз взглянул с некоторым недоумением.
Я разложил на весь стол карту и намечал, откуда и по каким дорогам в Сен-Мари придут наспех собранные отряды новобранцев. Все они не минуют Тоннель под Большим Хребтом, их следует встречать сразу после выхода.
– Кстати, – сказал я деловым тоном, – сейчас из Турнедо и Варт Генца через Тоннель идут вооруженные отряды в сторону Гандерсгейма. Составьте графу Ришару предписание немедленно распределить их в уже существующие войска. Так, чтобы в каждой сотне было не больше десяти вартгенцев.
Он пробормотал озадаченно:
– Господи, еще и вартгенцы какие-то… Ваша светлость, вы же клялись только что, буквально лбом о пол бились… или о стены, не помню такие хорошие подробности, что отныне ни пяди чужой земли! А то, мол, и эту не знаете кому отдать!
Я вздохнул, вспоминая, каким дураком был вчера, а какой зато умный сегодня, ответил с присущей моему государственному уму величавостью: