Ричард Длинные Руки – гауграф, Стр. 94

– Там все искажено, кроме факта, что да, беседовали, спорили и дискутировали очень много. Собственно, все сорок дней и ночей его поста, что он провел в той пустыне. И, скажу вам без похвальбы, если бы не споры со мной, христианство было бы другим.

– Каким?

Он помедлил с ответом.

– М-м-м… менее жизнестойким. Менее цветным, ярким и привлекательным. Подвижники, к сожалению, видят только один цвет, а их дорога к счастью, по которой хотят вести людей, всегда по слишком уж узкой прямой тропе между двумя отвесными стенами.

Я пробормотал:

– Ну, не думаю, что это вы ему подсказали. Просто Христос, разговаривая с вами, понимал, что вы говорите и с другими. А те другие не настолько… устойчивы.

Он улыбнулся.

– Но не станете же отрицать, что я сыграл свою роль в становлении христианства, знак которого у вас на плаще? И символ которого у вас на шее?

– Не стану, – ответил я с неохотой, – раз уж и Христос подтвердил. Вы же и с отцом Дитрихом разговариваете?

Он впервые широко улыбнулся.

– Беседы с ним доставляют мне истинное наслаждение. Он очень непрост, много знает, многое пережил, у него оригинальные взгляды, за которые официальные лица в Ватикане его самого бы на костер, но в то же время он предан церкви больше, чем она заслуживает. И он делает для нее больше, чем все кардиналы в их совете.

– Но совратить его непросто?

Он уловил напряжение в моем голосе, покачал головой.

– Сэр Ричард, – сказал он с укором, – почему именно совратить? Может быть, наставить на путь истинный? Вы должны признать: в то время как в наш адрес со стороны церкви льются океаны грязи, мы никогда ни словом не порочим своих противников! Более того, мы не считаем их противниками.

– А кем же?

– Оппонентами, – сказал он.

Я усмехнулся.

– Да? А жестокие битвы, в результате которых летели вверх тормашками с небес?

Он вздохнул.

– Были дикие времена. И жестокие. Мир только начинался, никто не знал, как надо правильно. Уверен, сейчас бы все было иначе. Во всяком случае мы давно перешли к ненасильственным методам борьбы. Силовые методы не только бесполезны, но и опасны! Мы же видим, к чему привело засилье одной власти без всякого контроля со стороны оппозиции. Это вы еще не видите, по какой опасной дороге идете.

– А вы видите?

– Я прожил дольше, – подчеркнул он. – Не станете отрицать?

– Нет.

– И видел больше.

– Тоже не спорю.

– А разве не долгая жизнь и наблюдение за рождением, ростом и падением держав, народов и цивилизаций дает мудрость?

– Информация, – возразил я, – не синоним мудрости. Даже огромные знания не обязательно приводят к мудрости.

Он усмехнулся.

– Да-да, я слышал расхожее мнение, что обычно возраст и мудрость идут рука об руку, но часто старость приходит одна… Однако же хлесткое сравнение, что так нравится юным, не есть верное. Вы должны это знать.

– Знаю, – согласился я. – Крылатые фразы любим за хлесткость, образность, но только дурачок в них ищет мудрость. В то же время для прогресса необходима смена поколений!.. Старшие не обязательно должны переменить взгляды, природа предусмотрела, что они вымирают, а новое поколение поступает чуточку по-другому. Потому ваш огромный запас знаний может перекрыть дорогу новому и прогрессивному.

Он насупился, произнес с неудовольствием:

– Сэр Ричард, что-то вы все ставите с ног на голову. Это я, я подталкиваю человечество к прогрессу! А вы тащите его обратно. В дикость.

– Не в дикость, – возразил я.

– А во что?

Я развел руками, трудно формулировать то, что всего лишь сам чувствую весьма смутно, да еще спорить с таким могучим оппонентом.

– В мир этических норм, – сказал я с усилием, – наверное, так это звучит. Как мне кажется.

Он поморщился, в глазах была укоризна.

– Сэр Ричард, в мире этических норм одни люди автоматически получают преимущества над другими. Вам сказать, какие над какими, или догадаетесь сами?

– Нехорошие над хорошими, – сказал я, – нечестные над честными, не соблюдающие заповеди над соблюдающими…

– Так разве не лучше мир равных возможностей? – спросил он. – И равных требований? И равного наказания?

Я вздохнул, он прав, абсолютно прав, но слишком механически прав, я хоть и согласен, но что-то во мне протестует, брыкается, возражает.

– Закон, – сказал я, – это прекрасно. Но когда только закон… мир рухнет.

Он помрачнел, мне почудилось, что я чем-то задел или на что-то намекнул, сам того не подозревая.