Ричард Длинные Руки – коннетабль

Джильдина за это время не сдвинулась ни на полшага. Я ткнулся ей головой между ног, ухватился за эти железные колонны и с шумом вынырнул, жадно заглатывая ртом воздух, будто сом, хватающий пастью жуков.

Она с нетерпением спросила:

– Там дальше… что?

– Дай отдышусь, – прохрипел я.

– Отдышись, – разрешила она.

– Нужно пронырнуть, – проговорил я, все еще задыхаясь, – через подземный туннель. Там еще пещера, а из нее целых три хода!

Она сказала напряженно:

– Я не смогу пронырнуть. У нас нет людей, которые умеют даже плавать. А нырять вообще никто…

– Я тебя протащу, – предложил я. – Ну, надеюсь… Может быть… А какая тебе разница? Ты ж не дорожишь такой ерундой, как жизнь?.. Не все ли равно: красиво погибнуть в бою или утонуть, как крыса? Конец один…

Она зло оскалила зубы.

– Ты пошути мне, пошути еще!

– Да какие шутки, – пробормотал я. – Кто в своем уме осмелится с тобой шутить? Покажи мне его, я такому сам в морду плюну. Все равно он сумасшедший и сдачи не даст…

Она молча смотрела, как я обвязался веревкой, другой конец бросил ей, она не стала вязать узлы, просто зажала в кулаке. Лицо было злым и полным подозрения, глаза сверкали, как лед с самый высоких гор.

– Ты уверен…

– Нет, – ответил я честно, – но раз уж мы сюда добрались, не отступать же! Столько топали, ноги стерли…

Она взглянула несколько странно.

– Да, – ответила она после паузы несколько блекло, – столько прошли…

Мне показалось, что хочет добавить что-то еще, задержался и посмотрел на нее, но ее лицо стало непроницаемым, как стены этой пещеры и таким же располагающим к разговору. Я выждал, пока сердце перестало колотиться, Джильдина медленно пошла следом за мной, лицо побелело. Я ее хорошо понимал, но молча доплыл до предела, когда макушка уперлась в свод, а губы уже зачерпывают воду.

Джильдина замерла, когда я с шумом начал гипервентилировать легкие, не поняла, дура, решила, что задыхаюсь, но я не дал себя спасти, нырнул и устремился в темный проход. Сзади сразу дернуло, я мысленно выругался и начал пробираться по щели, хватаясь за выступы стен, так быстрее, чем пытаться плыть. Веревка натягивалась не так уж и постоянно, но иногда я будто тянул за собой авианосец и с ужасом понимал, что если даже в прошлый раз еле-еле доплыл…

Идиот, отдышаться не успел, грудь уже ходуном, легкие стремятся вытолкнуть отработанный воздух, все верно, но, слепые идиоты, не понимают, что взамен получат вовсе не свежую порцию, как привыкли…

Череп вот-вот лопнет, я загребал и хватался за камни почти вслепую, ударялся головой и плечами, из стиснутых губ начали вырываться шарики воздуха, я чувствовал, что здесь и останусь, но впереди проступило серое пятнышко света. Я забарахтался уже за пределами сил, воздух вырвался из груди весь. Непонятно каким чудом я преодолел последние метры и выполз на берег. К счастью, покатый.

Легкие ходят ходуном, вентиляция пошла таким темпом, что голова закружилась. Я в полубессознательном состоянии тащил веревку, показалась голова Джильдины. Ее огромное тело сразу отяжелело, я выволок на берег и, оставив наполовину в воде, с силой нажал на грудь. Ощущение было, словно давлю на гранитную плиту из основания египетской пирамиды, но вода изо рта хлынула сразу же. Джильдина закашлялась, начала отплевываться, посмотрела по сторонам дикими глазами.

– Что… получилось?

– Мы на этой стороне, – подтвердил я.

Вода с меня все еще течет струями, Джильдина тоже похожа на гигантскую крысу, что спрыгнула с тонущего корабля и проплыла сотню миль до берега. Я снял свой мешок, затем освободил от него Джильдину. Она с трудом разжала кулак, веревка выскользнула и упала под ноги.

– Мы сумасшедшие, – прошептала она с убеждением. – Я ко всему была готова… но это… чересчур!

– Ты была готова драться, – сказал я, – верно?

– Угадал.

– Но и кроме драк бывают трудности, – сообщил я ей потрясающую новость. – Что делать будем?

Она вздрагивала и стучала зубами. При слабом свете ее кожа покрылась крупными мурашками, губы посинели. Я тоже чувствовал непривычный холод, но гонял кровь к конечностям, поводил плечами и все еще не трясся.

– Придется заночевать здесь, – сказала она. – Там наверху уже ночь или почти ночь, а ты… наверное, устал.

– Ужасно, – охотно согласился я. – Едва жив. Хорошо тебе, ты двужильная…