Я, опять я и еще раз я

Дина пропускала слова мимо ушей. Все это она уже слышала раньше, когда была здесь пленницей. Она смотрела на девочек. Аккуратные, как куколки, в своей синей с белым школьной форме, они разговаривали тихо, как и полагается в большом холле.

И вдруг она увидела себя. Прелестная, тоненькая, она грациозно спускалась по ступенькам из восточного крыла. Дина вздрогнула — один раз, можно только один раз — и решительно отвернулась.

Ей пришлось пройти мимо девочки, пройти так близко, что она ощутила запах ее кожи. Своей кожи. Ей пришлось услышать свой голос, когда девочка заговорила:

— Доброе утро, мисс Сэмюэлс. Доброе утро, мэм.

— Доброе утро, Диана. Как прошел кулинарный класс?

— Спасибо, очень хорошо. Мы делали суфле.

— Прекрасно. Миссис Фрост сегодня у нас в гостях. У нее есть дочка, которая, возможно, присоединится к нам в Брукхоллоу.

Она заставила себя взглянуть прямо в глубокие темно-карие глаза, в свои собственные глаза. Есть ли в них та же настороженность, что была когда-то в ее глазах? Та же ярость, та же неистовая решимость, вскипающая под внешней невозмутимостью? Или они нашли способ заглушить этот внутренний огонь?

— Я уверена, что ваша дочь полюбит Брукхоллоу, миссис Фрост. Мы все любим нашу школу. «Моя дочь, — думала она. — О боже!»

— Спасибо, Диана.

Неспешная, непринужденная улыбка тронула губы девочки. На один миг их взгляды встретились. Потом девочка попрощалась и ушла.

Сердце неистово колотилось. Они узнали друг друга. А разве могло быть иначе? Разве можно заглянуть в свои собственные глаза и не увидеть?

Диана оглянулась через плечо, когда Эвелин ее уводила. Девочка тоже оглянулась. Опять их глаза встретились, и опять Диана ей улыбнулась, только теперь это была широкая, торжествующая улыбка.

«Мы выберемся, — подумала Дина. — Они не удержат нас здесь».

— Диана — одна из наших лучших учениц, — объясняла Эвелин. — Острый и пытливый ум. Прекрасные спортивные достижения. Мы стремимся дать нашим ученицам разностороннее образование, но в то же время проводим тщательное тестирование, чтобы выявить их сильные стороны и персональные интересы.

«Диана», — вот и все, о чем она могла думать. Чувства душили ее. Но она говорила все, что требовалось, делала все нужные движения. Ее наконец провели в личные покои Сэмюэлс.

Учениц впускали в это святилище, только когда они добивались каких-то необыкновенных успехов или совершали какой-то крупный проступок. Сама она никогда раньше не ступала за этот порог.

Она старалась не выделяться.

Но ей рассказали, чего нужно ждать, ей дали точный план помещения, ей все подробно описали и объяснили. Она сосредоточилась на том, что ей предстояло сделать, и вытеснила из головы все мысли о дочери.

Гостиная, куда привела ее Сэмюэлс, была отделана в цветах школы — синем и белом. Белые стены, синие ткани. Белый пол, синие ковры. Два окна в западной стене, одно двойное окно в южной.

Полная звукоизоляция и никаких камер.

Окна и дверь, разумеется, снабжены сигнализацией, на руке у Сэмюэлс часы с мини-рацией. Два телефона — один служебный, другой личный.

Экран на стене, а за ним сейф с личными делами всех учениц.

На белом столе был сервирован чай. Синие тарелки, белое печенье.

Она заняла место в предложенном кресле, выждала, пока Сэмюэлс наливала чай.

— Расскажите мне об Эйнджел.

Сколько она ни старалась, ее мысли возвращались к Диане.

— В ней моя жизнь.

Эвелин снисходительно улыбнулась.

— Разумеется. Вы упомянули, что она проявляет артистическое дарование.

— Да, она любит рисовать. Это доставляет ей большое удовольствие. Больше всего на свете я хочу, чтобы она была счастлива.

— Это естественно. А теперь…

— Какое любопытное ожерелье! «Сейчас, — скомандовала она себе. — Сделай это сейчас, пока тебе не стало плохо». — Вы позволите?

Эвелин машинально взглянула на кулон у себя на груди. В тот же момент Дина поднялась с кресла и наклонилась вперед, словно изучая камень. Скальпель уже был у нее в руке.

И вонзился в сердце Эвелин.

— Ты не узнала меня, Эвелин, — добавила она, наблюдая, как стекленеют уставленные на нее глаза Сэмюэлс, а кровь тонкой струйкой стекает на белую накрахмаленную блузку. — Как мы и думали, ты увидела лишь то, что хотела увидеть. Ты продлеваешь это безумие до бесконечности… но ведь ты для этого и была создана, может быть, тебя не стоит винить. Мне жаль, — сказала она, глядя, как Эвелин умирает, — но этому надо положить конец.