В сиреневой дымке подкравшегося вечера у багряной линии горизонта появились очертания уступчатой громады города, и почти сразу кибстек, охватывающий запястье правой руки, издал мелодичную трель.
Обнаружен сигнал местной сети. – Сообщение системы транслировалось через устройства импланта непосредственно в рассудок девушки. – Входящий вызов. Ответить?
– Да, пап, – произнесла Айла, не отвлекаясь от управления.
– Ты где?
– Подъезжаю к городу. Не волнуйся, у меня все в порядке. Правда. Я не обманываю.
– Я тебя целый день вызываю! – В голосе отца слышалось плохо скрытое раздражение. – Просил же не выходить из зоны сигнала!
– Извини. Была в пустошах. Дома поговорим, ладно?
– Хорошо. Жду.
Сумерки быстро сгущались. Очертания полуразрушенного мегаполиса кое-где обозначили сиротливые габаритные огни, в свете фар внедорожника мелькали ухабы дороги.
Эрл – самый крупный город планеты, построенный на месте исторической посадки колониального транспорта «Эрлизаф», сильно пострадал в последние месяцы Галактической войны. Если бы не автоматизированный Цоколь, с его мощными стеклобетонными стенами, перекрытиями многометровой толщины и системами автономного жизнеобеспечения, послуживший убежищем для гражданского населения, то в период орбитальных бомбардировок и последовавшего за ними штурма планеты вряд ли бы кто-нибудь уцелел.
Флот Альянса, не сумевший удержать позиции в системе Онтарио, вынужденно отступил, но гарнизон оккупационных сил, защищавший развернутую на Эрлизе мобильную ремонтную базу и полевой госпиталь, сопротивлялся натиску до последнего серва.
Айла почти не помнила сражения за Эрл. Ей было тогда всего лишь девять лет, и она вместе со всем гражданским населением пряталась от бомбежек и обстрелов на нижних уровнях древнего Цоколя.
Уже позже, повзрослев, изучая новейшую историю в школе и институте, она узнала, что сервомеханизмы Альянса, закрепившись на планете, два месяца успешно отражали атаки штурмовых групп Флота Свободных Колоний, и это привело к непоправимым последствиям для Эрлизы.
Глядя на очертания города, Айла с горечью отметила: и тут никаких перемен. Эрл по-прежнему лежал в руинах, – над Цоколем, на фоне небес, еще хранящих зловещий багрянец заката, контрастно прорисовывались угловатые коробки пустующих многоэтажек, между ними по серым лентам дорог двигались огни фар немногочисленных машин, кое-где, очень редко, удавалось заметить освещенные окна, и лишь над центром города, будто вызов застывшему времени, сияла огромная голографическая реклама недавно открывшегося развлекательного комплекса.
Айла испытывала тяжелые, смешанные чувства – совершенно не так представляла она возвращение на родную планету, начало взрослой жизни. После относительно благополучной обстановки Элио и Кьюига она внезапно окунулась в совершенно другую реальность и растерялась – тотальная разруха, экологическая катастрофа, – все стало лишь хуже с тех пор, как отец отправил ее учиться в Центральные Миры.
Дом Генриха Вайбера находился в двух километрах от разрушенного мегаполиса.
Флайбот отца стоял в посадочном круге, несколько генераторов, расположенных по периметру приусадебного участка, формировали маскирующее поле – воздух на высоте нескольких метров струился маревом искажений. В сумеречной мгле злобно светились индикаторы эмиттеров суспензорного поля, окольцовывавшие периметр приусадебного участка. Сейчас активная защита не работала, она включалась лишь при сильном ветре, когда с пустошей приносило тучи праха и пыли.
Открыв калитку магнитным ключом, девушка пересекла двор, поднялась на крыльцо, но в дом вошла не сразу, остановилась, взглянув на знакомые с детства созвездия.
В небе уже взошли две луны – одна коричневая, другая красноватая. Яркие россыпи звезд пересекала полоска мрака – загадочный, неисследованный «Рукав Пустоты», отчетливо различимый в ночном небе Эрлизы. Призрачный свет двух лун омывал исковерканный орбитальными бомбардировками ландшафт – фрагменты разбитой скоростной автомагистрали казались в коричневатых сумерках фантастическими стеклобетонными изваяниями.
Вздохнув, Айла открыла входную дверь, прошла в гостиную.
– Привет, пап, – нарочито бодро произнесла она, коснувшись губами гладко выбритой щеки отца. – Злишься?
Генрих взглянул на дочь. Жесткий, упрямый, несгибаемый, словно выкованный из единого куска легированной стали, он ответил неожиданно мягко: