Алекс, или Девушки любят негодяев

Алекс убрал мобильник в карман и зажмурился. Память зачем-то подсунула эпизод — Цюрих, поздний вечер, они в каминной комнате — он и Мэри. Мэри сидит в глубоком кресле, кутаясь в плед, в руках сигарета и бокал вина. Сам он — за роялем, играет Шопена и спиной чувствует ее взгляд. Она молчит, но в этом молчании столько откровенности и столько звуков… Почему тогда они ничего не сделали, чтобы быть вместе? Сейчас ему не пришлось бы так мучительно думать о том, где она и у кого. Почему нельзя вернуться в прошлое и все исправить? Почему нельзя предотвратить многие ужасные вещи там, в прошлом, — чтобы они не мешали в будущем? Почему все так несправедливо? Или, наоборот, справедливо? И Мэри права в том, что они оба платят за свои ошибки? Как знать…

Он поднялся и прошел в комнату Марго, даже не понимая, зачем идет туда, что хочет найти. На комоде среди баночек, бутылочек, кисточек, коих у Марго было множество, он увидел сложенный вчетверо листок. Развернув его, Алекс понял, зачем зашел. Это был рисунок — карандашный набросок — Мэри и Марго, лица в три четверти. Улыбнувшись, он сунул его во внутренний карман пальто и пошел к выходу.

* * *

Она слышала сквозь одуряющий сон мужские голоса, пыталась различить склонявшиеся над ней лица, но не узнавала никого. Обрывки разговоров… Мэри пыталась сложить их в логическую цепочку, но и это не получалось.

— …больна… в тяжелом состоянии… везем к мужу… да, такая молодая… будет рад увидеть…

О ком, о чем говорили незнакомые люди, она не понимала, чувствовала только иглу, входившую в вену несколько раз в день — или ночью. После укола все путалось еще сильнее, страшно болела голова, и все время хотелось пить.

Все прекратилось однажды рано утром. Мэри открыла глаза и поняла, что лежит на кровати в большой комнате, руки ее крепко прикручены к кованой спинке, из одежды — только почти символические стринги и длинная футболка — причем не ее, а какая-то мужская. Интерьер смутно напоминал что-то, но что, Мэри припомнить не могла. Все тело ныло от неудобной позы и странных судорог, то и дело пробегавших от кончиков пальцев до головы. Болезненное ощущение вызывало даже моргание — как будто в веках изнутри вместо кожи оказались тонкие иглы.

— Черт… — простонала она, извиваясь. — Где я, в конце концов?!

Дверь открылась, появился невысокий худощавый парень с темными вьющимися волосами. Мэри вглядывалась в его лицо, но никак не могла сфокусировать взгляд. Парень с порога глянул на нее и тут же вышел, даже не закрыв дверь. Еще через несколько минут раздались шаги, и в комнату вошел… Костя. Мэри замерла, боясь пошевелиться, и только гулко бухающее в груди сердце выдавало ее страх.

Костя молча сел на край кровати, поднял руку, и Мэри сжалась, ожидая удара. Но он только погладил ее по щеке и, глядя в лицо печальными влажными глазами, проговорил сиплым голосом:

— Ну что, девочка моя? Вот ты и дома…

Мэри было расслабилась, как тут же получила по второй щеке такую оглушительную оплеуху, что из глаз потекли слезы.

— Я слишком долго тебя искал. Ты заплатишь мне за каждый седой волос, Мария.

Он действительно поседел почти наполовину, его прежде смоляно-черная шевелюра теперь казалась припорошенной снегом.

— Как ты могла? Зачем? Чего тебе не хватало? Разве я не любил тебя, разве не давал все, чего только можно пожелать? — Костя старался говорить спокойно, но Мэри чувствовала, с каким трудом дается ему это видимое спокойствие, как тяжело ему сдерживать бешеный темперамент и страшную обиду. — Молчишь?

— Мне нечего сказать. Ты прекрасно знаешь, что я не любила тебя. Наверное, честнее было уйти сразу, но я надеялась, что со временем… и не смогла.

— Ты могла уйти просто так, без скандала, без шумихи, без своей поганой книги!

— Н-да? И ты дал бы мне уйти, Костя? — Мэри тоже изо всех сил старалась не провоцировать его и не выводить из терпения. На что способен в гневе ее муж, она хорошо знала.

— Ты могла спросить!

— Костя, не обманывай себя. Ты забрал у меня паспорт через месяц после свадьбы, ты лишил меня возможности заниматься любимым делом, ты… да что теперь-то!

Он посмотрел на нее тяжелым взглядом исподлобья, вздохнул:

— Я любил тебя. Мне страшно было тебя потерять. Ты не знаешь, что такое любить человека и бояться потерять!

Мэри промолчала. Она могла сейчас напомнить ему о Германе, о человеке, которого Костя застрелил на ее глазах только за то, что тот посмел написать Мэри несколько писем. Могла напомнить об убитом журналисте Задорожном, который помог ей выпустить книгу. Много еще чего было — даже то, как Костя «заказал» ее смерть. Но она понимала — на каждый ее упрек Костя найдет оправдание — любил, не хотел терять, сошел с ума. Она знала, что эти слова имеют мало общего с истиной, но уличать Костю во лжи и провоцировать на грубость не стоило. Лучше быть осторожнее…