Убей свою любовь

– Ну, ты мне охрану-то не приписывай, это не я их положила...

– Фактически – вы. Потому что надо было сразу все честно сказать, а не вынуждать людей нестись «на ура» без четкого плана.

Ого! Мне даже кровь в лицо бросилась: Никита убийственно прав. Никто до него не осмеливался сказать мне об этом – а он не побоялся. И каждое его слово больно отзывалось во мне – выходило, что я виновата в гибели своей охраны там, на старой лодочной станции, когда они даже не успели выскочить из машины...Черт!

Домой мы приехали в гробовом молчании, так же молча вышли из машины и разошлись кто куда. Настроение у меня испортилось, я заперлась в комнате и включила что-то тяжелое, «металлическое», погрузившись в воспоминания о беззаботном времени, когда единственной моей проблемой было не забыть заправить мотоцикл. Эх, прекрасное времечко, жалко, что уже не повторится... А как же иногда хотелось снова сесть на «Харлей» и рвануть по дороге, укладывая мотоцикл на вираже почти на бок! Но ни сейчас, ни, скорее всего, даже потом это мне уже не будет доступно.

– Сдурела совсем? – Я и не заметила, как на пороге комнаты появился отец и теперь с недовольным лицом осматривает меня и стол в поисках спиртного.

– Что? Я не пью, не волнуйся.

К слову сказать, меня всегда смешила и удивляла эта папина привычка подозревать меня в алкоголизме. Я совершенно не нуждалась в подобном методе снятия стресса, спиртное не любила и легко обходилась без него, памятуя, как позорно окончилось мое первое серьезное знакомство с джином. Хотя из того случая я ухитрилась извлечь максимум пользы – мужа, например, обрела. Но впоследствии я уже не нарушала данное прежде всего самой себе в одно слово обещание не прибегать к столь разрушительным мерам. Правильно Семен посмеивался надо мной – что в семье я единственная, кто без греха.

– А раз не пьешь, так какого черта весь дом на ушах стоит от твоего лязганья?

– Это не я, это «Мановар».

– Сашка!

– Все-все, выключаю. – Я предпочла сдаться, а не выслушивать родительские нотации. Папа иной раз мог превратиться в занудливого брюзжащего старика и так встряхнуть мне мозги, что потом долго ничего не хотелось.

Он размашистыми шагами подошел к стереосистеме и со злостью хлопнул по кнопкам. Музыка прекратилась, и папа чуть улыбнулся:

– Так лучше. Поговорить бы, Саня.

– О чем? – Я почему-то насторожилась.

– О Семене.

И вот тут у меня внутри все ухнуло, как оторвавшийся со своих тросов лифт. Что именно хочет обсудить отец? Неужели он узнал... И даже неважно, о чем именно – о наркотиках или о мальчиках... Ни то, ни другое не закончится добром, а уж если папа в курсе, что все эти годы я знала обо всем, то и мне не поздоровится – наш отец не из тех, кто считается с возрастом детей, запросто может отвесить оплеуху, хотя тому же Семке едва достает макушкой до плеча.

Папа устроился в кресле, покрутил в пальцах мою зажигалку и внезапно выдал:

– Ты бы курить бросила, девочка все-таки.

– Очень кстати! – фыркнула я, пораженная таким заявлением. – Да ты же сам мне разрешил еще в шестнадцать, чтобы не пряталась за углом и «Беломор» у тебя не таскала!

– Разрешил, теперь жалею. Надо было вжарить тебе по заднице пару раз, чтоб дурь выбить, – вздохнул он, поглаживая подлокотники кресла. – И вообще – я тебе слишком много разрешал, на многое глаза закрывал, все боялся обидеть. А надо было по-другому, пожестче.

– Пап, ты к чему этот разговор завел, а? Поздно уже перевоспитывать, я выросла.

– Ты-то выросла, а проблем не убавилось. Мужа мне твоего жалко, вину я чувствую, – вдруг признался отец, и его лицо стало мрачным.

– Вину? – удивленно повторила я. – За что?

– За то, что не сумел тебя воспитать как положено, не сумел сделать из тебя нормальную женщину – жену, хозяйку. Вот и выросла ты у меня не пойми кем – не парень и не девка.

– Да ты что сегодня, пап? – Я присела на подлокотник и обняла отца за шею. – Разве Акела жаловался?

– Он-то не пожалуется – кремень, не мужик. Но я-то вижу, что тяжело ему с тобой.

– Тяжело?! Так чего ж он прямо-то не скажет? Ведь не пацан, чего ему бояться? И кого? Меня? Тебя? Так его никогда не останавливал родительский твой гнев!

Мне почему-то стало так обидно за себя, так больно, что защипало в носу. Папа жалел о том, что не воспитал меня женщиной в общепринятом понятии – а как он мог сделать это, живя с нами один, без мамы? Без женской руки – тетя Сара не в счет. Он из сил выбивался, чтобы дать нам образование, которого у него не было, старался обеспечить всем необходимым – но он при всем желании не мог заменить мне мать, которой я оказалась так же не нужна, как и мои братья.