Море, море

Я сказал:

— Слышу голос рассудка.

— Голос инстинкта. Я чувствую, что все это может кончиться печально. Лучше поостыть. Не следует подходить слишком близко к тому, в чем угадываешь чужие страдания.

— Спасибо за совет, кузен. А теперь расскажи о себе.

— Смотри не опоздай на поезд. Впрочем, можно заказать такси по телефону. У вокзала Виктория есть вполне надежная стоянка. Его как зовут?

— Кого, мужа?

— Нет, я о пропавшем мальчике, о сыне.

— Титус.

— Титус, — повторил Джеймс задумчиво и продолжал: — А они его искали? Заявляли в полицию, ну, вообще принимали какие-нибудь меры?

— Не знаю.

— Он сбежал давно? Они хоть догадываются, где он может быть? Он им писал?

— Не знаю, не знаю…

— Как им, должно быть, тяжело…

— Да, несомненно. Но давай забудем о моих бреднях. Какие у тебя планы, что нового в армии?

— В армии? С армией я расстался.

— Расстался с армией? — Я удивился, растерялся, словно армия в свое время каким-то образом обезвредила Джеймса и держала его в рамках или служила ему безобидным времяпрепровождением. Словом, я, очевидно, всегда чувствовал, что, пока он военный, нам не угрожают ни столкновения, ни соперничество. А вот теперь… — О, понятно, ты подал в отставку, надо думать, ушел с почетом, с наградами и все прочее. Оба мы с тобой отставные генералы.

— Не то чтобы подал в отставку, нет.

— Ты имеешь в виду…

— Скажем так: я навлек на себя немилость начальства. Я отставил стакан и выпрямился. Теперь я был не на шутку поражен и расстроен.

— Нет, Джеймс, не может этого быть… ты… я хочу сказать… — Домыслы, притом не такие уж фантастические, относительно того, чем мой кузен мог навлечь на себя немилость начальства, закружились у меня в мозгу, и я словно онемел.

Я взглянул на помрачневшее лицо Джеймса. Он сидел спиной к свету лампы. Вечер за полузадернутой шторой был еще сверкающе-голубой. Джеймс чуть заметно улыбался, как тогда, когда выпускал муху, и тут я заметил, что он смотрит на другую муху, которая опустилась ему на палец. Муха мыла передние лапки, потом энергично провела ими по голове сзади наперед. Потом перестала умываться. Джеймс и муха поглядели друг на друга.

— Это все нестрашно, — сказал Джеймс. Он пошевелил пальцем, и муха улетела. — Так или иначе, свою военную карьеру я уже завершил, и неплохо, а чем заняться — найду.

— Можешь покрасить свой дом. Джеймс засмеялся:

— Хочешь, покажу тебе снимок олуши? Ну хорошо, в другой раз. Жаль, что тебя не будет здесь завтра, поехали бы на стадион, там международные крикетные состязания интересно проходят. Ну, давай вызову тебе такси. Да прихвати печенья, я знаю, ты любишь этот сорт, тетя Мэриан всегда совала его мне потихоньку в карман, когда я от вас уходил.

Джеймс вызвал такси, а потом я спросил его:

— Кто был этот старик, которого я у тебя видел в прошлый раз? — Я вдруг вспомнил, а до этого успел начисто забыть, как в прошлый мой визит к Джеймсу, перед самым уходом, я увидел, что в соседней комнате, за полуоткрытой дверью, неподвижно сидит на стуле какой-то восточный старичок с жидкой бородкой.

Джеймс как будто слегка удивился:

— Ах этот… да так, ничего особенного… он, к счастью, уехал. А вот и твой таксист звонит. Надеюсь, в поезде тебя накормят приличным обедом.

— Дорогой мой Чарльз, — сказала Розина, — я знаю, ты чудак, каких мало, но не может быть, чтобы тебе понадобилась восьмидесятилетняя старуха с усами и с бородой.

Дело было на следующий день. Накануне я добрался домой очень поздно. Такси, как и было условлено, ждало меня на станции, но ехали мы медленно из-за густого тумана. В поезде обедом не кормили из-за какой-то забастовки, так что пришлось мне обойтись печеньем с кремом, и от мысли, что некогда моя мать совала его Джеймсу в карман, мне стало досадно и грустно. Дома я поел хлеба с чеддером (масло прогоркло). Постель была волглая, но я разыскал грелку, да и усталость меня сморила. Проснулся я поздно, весь окоченелый, и, когда поднялся, у меня застучали зубы. Легко представить себе, как меня страшило то, что я задумал в этот день совершить.

Я надел на себя все, что у меня было самого теплого, включая толстый шерстяной ирландский свитер, подарок бедной Дорис, но и тогда не мог унять дрожи. Может быть, Джеймс не ошибся и это все-таки грипп? Густой золотисто-коричневый туман все еще скрывал землю и море и таил в себе грозную непроницаемую тишину. Море, там, где я смог его разглядеть, когда вышел из дому, ластилось к скалам, гладкое и маслянистое. Я поеживался от влажного знойного воздуха, хотя по градусам было, вероятно, не очень холодно. Рубашка, которую я оставил сушиться на лужайке, промокла насквозь. Зато в доме действительно стоял могильный холод и появился новый запах — плесени, а по оконным стеклам бежали струйки воды. Я попробовал, но безуспешно, разжечь новый керосиновый обогреватель, купленный в «Магазине для рыбаков». Потом вскипятил чайник, заварил чай и только стал чувствовать себя получше, как услышал в конце дамбы гудки автомобиля. Сразу догадавшись, что это Розина, я так разозлился, что готов был выскочить из дому и наорать на нее. Подумал было спрятаться, но мне как раз захотелось есть, и я не видел причин подвергать свой дом вторжению, которое могло и затянуться. И тогда, в порядке разумной самозащиты, я решил попросту рассказать ей все как есть. Да, это будет правильный ход.