Море, море

Следующие его слова были:

— Вы мой отец?

Я сидел, обхватив руками колени, подогнув ноги вбок. А тут мною овладело желание вскочить, бить себя в грудь, громогласно изъявлять свои чувства, словно его вопрос требовал не ответа, а шумного одобрения. Овладело мною также четкое искушение сказать «да», сразу же перечеркнутое запретом: этому мальчику я не должен лгать ни в чем, никогда. Но почему я ни разу не подумал о таком появлении, о таком вопросе, почему не ожидал его? Я был смущен, застигнут врасплох, я не знал, как с ним говорить.

— Нет. — Прозвучало это слабо, лицо его не изменилось, он по-прежнему хмурился. Я знал, как важно сейчас же, немедля, убедить его. Любая путаница в этом деле была чревата новыми ужасами. Я поднялся на колени, так что наши глаза оказались на одном уровне. — Нет. Поверь мне. Нет.

Титус опустил глаза, губы надулись и задрожали, как у ребенка. Он втянул нижнюю губу и прикусил ее. Потом быстрым движением, от которого я вздрогнул, поднялся на ноги, и я тоже встал. Теперь мы стояли рядом. Он был чуть выше меня. Мысли мои разбегались в бескрайние дали.

Он уже снова хмурился, глядел сурово, откинув голову на длинной тонкой шее.

— Простите. То есть простите, что побеспокоил.

— Что ты, Титус, я так рад, что ты явился! — Это было первое из того многого, что я хотел ему сказать и мысленно уже отметал и распределял по степени важности. Я протянул ему руку.

Немного удивленно, но с достоинством и даже как бы официально он пожал мне руку, после чего отступил на шаг.

— Простите. Это был глупый вопрос. Пожалуй, даже… неуместный.

Эта легкая заминка мгновенно, как то свойственно человеческой речи, вызвала мысль о его природном уме. Я отметил также его четкий, почти старательный выговор, при том что в голосе его звучали монотонные интонации ливерпульских «Битлз», которые теперь поголовно усвоила молодежь и с которыми так неохотно расставались мои начинающие актеры.

Я сказал:

— Нет, что ты. Вовсе нет. — И спросил: — Ты, значит, студент? Учишься в Лидсском университете?

Он опять нахмурился, провел пальцем по шраму, сощурил глаза, сжал губы.

— Нет, ни в каком я не университете. А это я просто купил. Они продаются в магазинах кому угодно. — И еще добавил для ясности: — Там и американские продаются, Флорида, Калифорния. Кто хочет, тот и покупай.

— Понимаю. — Потом из вихря мыслей вырвался самый естественный, хоть и затруднительный вопрос: — Ты у них уже побывал?

— У кого «у них»?

— У отца с матерью.

Он покраснел, лицо и шея жарко вспыхнули. — Это вы про мистера и миссис Фич?

— Да. — Мне стало страшно этой неловкости, этой ранимости, страшно, как бы не сделать ему больно, точно малому беспомощному птенцу.

— Они мне не отец с матерью.

— Да, я знаю, они тебя усыновили.

— Я искал своих родителей. Но не удалось — никаких записей нет. А должны бы быть, я имею право знать. Но ничего не нашлось. А я вроде надеялся…

— Что я твой отец?

Он сказал сурово и немного чопорно:

— Что как-нибудь да я это выясню. Но по правде-то я не воображал…

— Ты был у них, в их коттедже, где они живут?

Он холодно и отчужденно глянул на меня мокрыми камешками. — Нет. Я приехал сюда только повидать вас. Теперь я уйду.

Панический страх сдавил мне горло. Ведь мальчик может уйти, исчезнуть, никогда больше не появиться.

— Неужели же ты их не навестишь, не дашь о себе знать? Они о тебе очень беспокоятся, они были бы тебе рады.

— Нет. Простите, что я побеспокоил вас.

— Как ты узнал, где я живу?

— Прочел в одном журнале, музыкальном. — И добавил: — Вы знаменитый человек, про вас многие знают.

— Расскажи мне о себе. Чем ты сейчас занимаешься?

— Ничем. Я на пособии. Безработный. Как все.

— А колледж ты окончил? Ты ведь изучал электричество?

— Нет. Тот колледж закрылся, а в другой я не попал. Да я и не пробовал. Перешел на пособие. Как все.

— Как ты сюда добрался?

— На попутных. Простите, что побеспокоил, отнял у вас время. Я пойду.

— Не спеши. Я тебя выведу на шоссе. Здесь пройти легче. Но сначала, будь добр, принеси мой бинокль, я его оставил вон на той скале.

Моя просьба, казалось, порадовала Титуса. В одно мгновение он скатился по крутому склону, на который я поднялся с таким трудом, и помчался к мосту, прыгая с камня на камень, как коза. Мне нужно было хоть несколько минут, чтобы подумать. Ох, до чего же он скользкий, и обидчивый, и гордый. Нужно его удержать, нужно проявить такт, осмотрительность, ласку, твердость. Найти к нему подход. Теперь, чувствовал я, все, все зависит от Титуса, он — центр мира, он — ключ ко всему. Меня распирало от горьких и радостных чувств, которые я должен был скрывать. Так легко обидеть, спугнуть, оттолкнуть.