Фавориты Фортуны

Глабрион облизал губы:

— Язык мой опережает разум.

— Он частенько это делает, как я слышал. Конечно, это касается только тебя. Но в будущем тебе уже не придется в подобных случаях считать себя особенным, поскольку ты-де принадлежишь к моей семье. Распуская язык, ты будешь отвечать за это наравне с другими. Я не осудил ни одного сенатора после первого списка. Но меня ничто не остановит вернуться к былым временам. Я оказал тебе честь, сделав тебя сенатором, хотя тебе не было еще тридцати лет. Я сделал это для многих молодых людей из высокородных семей с прославленными предками. На данный момент я оставлю тебя в Сенате и не вывешу твое имя на ростре. Буду ли я и впредь таким милосердным, зависит от тебя, Глабрион. Твой ребенок растет в животе сводной сестры моих детей, и это — единственная твоя защита. Когда он родится, я отошлю его тебе. А теперь, пожалуйста, уходи.

Глабрион молча вышел. Он не рассказал никому из своих близких друзей об истинной причине внезапного развода. Не объяснил он и причин, почему вдруг срочно покидает Рим и едет в свои поместья. Его брак с Эмилией Скаврой не имел для него большого значения, если говорить о чувствах. Она удовлетворяла его, не более: высокое рождение, приданое, все, что положено. С годами между ними могли бы возникнуть чувства. Теперь же этого не случится. Время от времени в нем мелькало сожаление, когда он думал о ней, — большей частью потому, что его ребенок никогда не узнает своей матери.

Дальнейшее не помогло залечить брешь, возникшую между Суллой и Далматикой. Помпей пришел к диктатору на следующее утро, как ему и было велено.

— У меня есть для тебя подходящая жена, Магн, — сразу же объявил Сулла.

Помпей стал похож на спящего льва — он делался таким всегда, когда случалось нечто, о чем требовалось хорошенько подумать, прежде чем действовать или говорить. Поэтому он молчал, переваривая эту информацию со спокойным выражением лица. Что скрывалось за маской спокойствия, он не выдал. «Наверное, — подумал Сулла, пристально следя за ним, — сейчас он повернулся на другой бок под лучами какого-то метафорического солнца, облизываясь, чтобы удалить прилипший кусочек пищи со своих усов. Медлительный, но опасный. Да, лучше привязать его к семье, — это не Глабрион».

— Какой ты заботливый, диктатор! — наконец сказал Помпей. — И кто же это может быть?

— Моя падчерица, Эмилия Скавра, патрицианка. Из семьи, лучше которой ты не нашел бы, хоть век ищи. Приданое двести талантов. Доказала, что может рожать. Она беременна от Глабриона. Вчера они развелись. Я понимаю, что тебя немного не устраивает приобрести жену, которая уже ждет ребенка от другого мужчины, но зачатие было добродетельным. Она хорошая девочка.

То, что Помпея ошарашила эта новость, было очевидно. Он глупо засиял.

— Луций Корнелий, дорогой Луций Корнелий! Я в восторге!

— Хорошо, — кратко отреагировал Сулла.

— Можно мне увидеть ее? Не думаю, чтобы я когда-либо встречался с ней.

Слабая усмешка промелькнула на лице диктатора, когда он подумал о синяках на лице Эмилии Скавры. Он покачал головой:

— Пусть пройдут два-три рыночных интервала, Магн, а потом приходи, и я женю тебя на ней. Тем временем я прослежу, чтобы ее приданое, все до единого сестерция, было возвращено. Она будет здесь, со мной.

— Чудесно! — воскликнул Помпей, вне себя от восторга. — Она знает?

— Еще нет, но это ей очень понравится. Она тайно влюблена в тебя с тех пор, как увидела твой триумф, — легко солгал Сулла.

Этот выстрел пробил шкуру льва! Помпей чуть не лопнул от удовольствия.

— О, великолепно! — возопил он и ушел с видом хорошо накормленного животного из семейства кошачьих.

Теперь Сулла должен был сообщить новость жене и ее дочери. Это он выполнит с удовольствием. Когда после девяти лет спокойной жизни все случившееся свалилось на Далматику, как гром с ясного неба, она посмотрела на Суллу совсем по-другому. И ему это не понравилось. В результате у него появилось желание причинить ей боль.

Обе женщины сидели в гостиной Далматики. Они буквально застыли на месте, когда Сулла вошел к ним без предупреждения. Первое, что он сделал, — посмотрел на лицо Эмилии Скавры, которое было все в синяках и сильно распухло под носом. И только потом он взглянул на Далматику. Ни гнева, ни отвращения в это утро он не увидел на ее лице, хотя в ее взгляде, довольно холодном, оставалась неприязнь к нему. «Она кажется больной, — подумал он. — Женщины часто заболевают, когда они не в духе».